Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Скоро она вернулась от Павлика и, увидев извлеченные Рыбочкиным из портфеля бутылки, тотчас отправилась на кухню готовить еду.

Вряд ли Базанов предупредил ее о нашем приходе. Мы были не те гости, с которыми церемонятся. К тому же предупреждать о чем-либо Базанов не умел и не любил. Еще час назад он сам не знал, где окажется.

Виктор пригласил всех на кухню, но Лариса то ли показала, то ли приказала едва заметным движением: здесь. Она накроет стол в столовой. И суетящийся Базанов разом успокоился, угомонился, уселся в кресло, будто одного ее легкого жеста было достаточно, чтобы выпустить из него весь избыточный пар.

Я пытался понять, как воспринимает Лариса базановскую сотрудницу, ибо, по всем признакам, она, как и мы с Рыбочкиным, впервые посещала этот дом. Даже если Лариса ни о чем не догадывалась, простое женское любопытство, чутье жены должно было насторожить ее. Ничего похожего! Или эта женщина так уверена в себе, подумал я, так самонадеянна, что и мысли не допускает о возможности существования соперницы?

Их дом казался обителью благополучия. Обеспеченный муж, квартира, красавица жена, прехорошенький сын (в тот же день мы получили возможность познакомиться с Павликом, когда он проснулся). Базанов сидел рядом со своей пассией, иногда, забываясь, клал руку ей на плечо, что не выходило, впрочем, из рамок его обычного, всегда свободного поведения. Ничто не менялось при этом в лице Ларисы. У них, видно, каждый жил своей жизнью. У него любовницы — у нее любовники. Они давно играют в эту игру, научившись не испытывать ни угрызений совести, ни стыда. Во всяком случае, такое объяснение выглядело наиболее правдоподобным.

Выяснилось, что она работает книжным редактором. Я всегда трепетал перед людьми, причастными к печатному слову. Разгоряченное вином воображение позволяло уже по-новому истолковать благосклонность, с которой Лариса взглянула на меня при встрече. Предложу-ка я ей сделать портрет, подумал я, тем более, что Базанов со свойственной ему восторженностью уже пропел за столом хвалу моим способностям фотографа. Воспрянув духом, я ждал только момента, чтобы очутиться с Ларисой наедине.

Встали из-за стола, включили музыку, и я первый пригласил ее танцевать. Вот тогда-то, пожалуй, и началось сумасшествие, которое, наподобие лихорадки, било меня в течение многих лет. Я понял, что погиб, в тот самый миг, когда она положила руку мне на плечо, а я коснулся ее тонкой, послушной талии.

Музыка кончилась. Я не успел сказать ей ни слова.

Потом танцевал с базановской любовницей, равнодушно льнувшей ко мне во время танца. В общем-то она никогда мне не нравилась. И что в ней Виктор нашел? Двигался я, как заводная игрушка, но все-таки сумел взять себя в руки, усилием воли выйти из состояния столбняка и вновь с самым беззаботным видом, хотя и несколько поспешно, направился к Ларисе, чтобы пригласить ее танцевать. На этот раз она не могла не почувствовать, что нравится мне. Слова, с помощью которых я расставлял свой нехитрый силок, находились сами собой. Она тотчас согласилась на мое предложение, чуть, впрочем, откорректировав его. Дело в том, что ей очень хотелось иметь снимки сына. Профессиональные фотографы в фотоателье снимают, как правило, бездарно, а ей обидно, что Павлик вырастет и у нее не будет ни одной его детской фотокарточки.

— Конечно, Лариса, что за разговор. Конечно, сниму Павлика. Выберем светлый, солнечный день, я приеду к вам, и целую пленку — на одного Павлика. Чудесный мальчик. Уверен, он хорошо получится… Но вторую пленку, Лариса, мне бы хотелось потратить на вас. Все-таки я немного художник, хотя такое утверждение может показаться вам самонадеянным, даже смешным. Вы — замечательная модель. Мне непременно хочется сделать ваш портрет. И вам, думаю, будет приятно иметь хорошую фотографию…

Так пел я, пока самым что ни на есть старомодным образом, с отведенными в сторону руками, мы толклись на одном месте.

Она согласно кивала:

— Конечно, приятно.

— Только, пожалуйста, чтобы никого больше — только мы. Каждый лишний человек отвлекает, мешает сосредоточиться. Я имею в виду Виктора. Пусть его в это время не будет дома.

Она со смехом ответила:

— Его почти никогда не бывает.

— Я позвоню на днях.

Ни малейших сомнений, никаких заблуждений на ее счет у меня теперь не было.

Я позвонил, договорились о встрече.

— Павлик спит.

Ну и ладно, сначала поснимаю ее.

— Когда придете?

— Да вот сейчас, я тут неподалеку.

Прилетел на такси, а потом медленно поднимался пешком на седьмой этаж, огибая зловещую клеть лифта, уходившую вниз, в бездну, в никуда.

Сердце бешено колотилось, будто оно и было тем мотором, который примчал меня к дому Базанова.

Опасаясь разбудить Павлика, я едва нажал кнопку звонка. В тот короткий промежуток времени, который предшествовал вдруг заполнившему весь лестничный пролет стуку ее направляющихся к двери шагов, я вспомнил, как Лариса танцевала с Рыбочкиным — верным базановским сотрудником, единственным, кто оставался рядом с ним от начала и до конца. Она улыбалась ему так же ласково и открыто, как улыбалась мне. Нужно ли было теперь, когда оставались считанные секунды до нашей встречи, ревновать ее к положительному во всех отношениях Рыбочкину, который наверняка не знал иных женщин, кроме своей жены? Для сомнений не было времени: каблучки стучали совсем рядом. Это незначительное воспоминание придало мне решимости.

Лариса открыла дверь и, не дожидаясь приветственных слов, приложила палец к губам. Она была чем-то встревожена, возбуждена и одета ярче, чем в предыдущий раз. Глаза блестели, пальцы нервно перекатывали сигарету.

Мы прошли в изолированную, светлую комнату, наиболее удаленную от той, где спал Павлик, сели на диван. Я попытался снять крышку с объектива. Крышка снималась туго — специально, чтобы не потерять. Я ведь никогда не носил аппарат в футляре.

Рука дрожала, пальцы не слушались. Я знал, что не смогу поймать ее лицо в видоискатель. Она печально смотрела на меня и, кажется, все понимала.

В отчаянии я схватил ее за руки. Не отведя рук, она все с тем же печальным выражением покорности продолжала смотреть мне прямо в глаза. Будто мы оба терпели крушение и уже ничто не могло нас спасти. Мы поднялись с дивана одновременно. Я притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Потом в губы. Она слабо ответила. Я тыкался спекшимися губами в ее лицо, все сильнее прижимая к себе. Она слабо вскрикнула. Я забыл снять фотоаппарат с груди и сделал ей больно. Досадливо сдернул ремешок с шеи.

Лариса стояла все так же недвижно, но теперь ее глаза были опущены.

Я приблизился, стал расстегивать на ней кофточку. Не могу вспомнить, сколько длилось это безумие.