Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Выписки из школьных тетрадей я передал не Рыбочкину, а Ване Брутяну — ему они могли принести большую пользу. Иван остался в базановской комнате, а Игорь Рыбочкин как начальник лаборатории занимал теперь отдельный кабинет.

Вместе с Иваном работал молодой человек, чье лицо мне показалось знакомым. Кажется, я встречал его года полтора назад здесь же, когда вечером заходил поболтать с Базановым, выпить чашку чая.

На одной из научных конференций после базановского доклада с места поднялся никому не известный тощий юноша с всклокоченными волосами. Многие из сидящих в зале с настороженным любопытством повернулись в его сторону. Вопрос и тон, которым он был задан уважаемому докладчику, показались столь неожиданно дерзкими, что их можно было объяснить лишь не ведающей стыда молодостью и дурным воспитанием. Базанов ответил очень спокойно и даже обстоятельно, но председательствовавший оборвал молодого человека, лишив его возможности получить ответ на следующий вопрос. Весьма язвительно он заметил, что столь мелкие детали следует выяснять в рабочем порядке, — видимо, первое, что пришло ему в голову, — и ткнул пальцем в другую сторону, откуда тянулось несколько рук. Однако Кормилицын — именно так звали молодого человека — чересчур буквально воспринял совет и в перерыве, улучив удобный момент, когда Базанова оставил один и не успел подхватить другой вихрь знакомых, подошел с тем вопросом, на который не получил ответа.

— Товарищ Базанов, — обратился он к профессору, и это было еще одной ошибкой неискушенного молодого человека.

Не то чтобы Базанов любил чинопочитание и тот мед, который в последнее время разливался вокруг него, но некоторых вещей он просто не переносил. Не выносил, например, когда ему перечили, не узнавали в лицо, когда вместо Виктора Алексеевича называли Алексеем Викторовичем.

Ванечка Брутян подошел к шефу в тот самый момент, когда он рассеянно отвечал что-то Кормилицыну.

— Это очень интересно, — услышал Иван одобряющие слова мальчика, которые шеф, слава богу, пропустил мимо ушей.

Трудно предположить, что одобрение подобного рода могло польстить базановскому самолюбию и вдохновить его на продолжение разговора.

Шеф отвлекся, кивнул подошедшему Брутяну, а Кормилицын между тем задал такой вопрос:

— Вам нужны сотрудники?

— Что? — не понял профессор, оборачиваясь к молодому человеку, от которого его до сих пор почему-то не потрудились избавить.

— Мог бы я работать с вами над этой темой? Под вашим руководством, — уточнил Кормилицын, и, надо полагать, это было самое разумное из всего им сказанного.

— Шеф, — рассказывал Ваня Брутян, — с недоумением взглянул на него, поинтересовался, давно ли и какой институт молодой человек закончил, где работает, покачал головой и объявил, что свободных ставок у него в лаборатории нет.

«Но они когда-то появятся», — не отходил Кормилицын.

— И тогда, — продолжал Ваня шепотом, поскольку Кормилицын находился неподалеку, за нашими спинами, — Виктор Алексеевич решил пошутить. Сказал, что не принимает людей с улицы, что право работать нужно заслужить и будто бы те, кто изъявляет такое желание, проходят испытательный срок.

«Я кончаю работу в четыре», — по-деловому уведомил Кормилицын.

«Если сотрудник уходит из лаборатории раньше девяти, — сел на своего любимого конька Базанов, — из него ничего путного не выйдет».

— Я был уверен, — рассказывал Иван, — что на этот раз парень повернется и уйдет, а он стоял, как истукан, смотрел шефу в рот, и всю его спесь точно ветром сдуло.

«Вы разрешите мне пройти испытательный срок?»

«Должен предупредить, — продолжал развлекаться шеф, — что лаборантов у нас мало, уборщица одна, и та часто болеет. Научным сотрудникам приходится делать всю грязную работу — даже мыть пол».

Но и после этих слов Кормилицын не отступился.

— Шефу все это порядком надоело, и он отошел, оставив меня объясняться с Кормилицыным. Что было делать? Дал ему свой телефон, думал, не позвонит. Позвонил. Пришел. Шеф разрешил выписать временный пропуск. Так и ходил весь год. Являлся около пяти — и оставался до позднего вечера. Работал безотказно. Парень оказался просто удивительный. Ни разу не завел разговора о диссертации, о том, что пора бы и совесть знать. Уже без Виктора Алексеевича мы приняли его на работу.

— Что, и полы мыл?

— Полы не мыл, — улыбнулся Ванечка. — Вместо мытья полов все субботы и воскресенья проводил в библиотеке. Собрал прекрасную библиографию.

Я сделал Ивану знак глазами, чтобы замолчал. К столу подошел Кормилицын, назвал Ваню Иваном Мартыновичем и о чем-то спросил.

— Включайте, Юра, — распорядился Иван.

До чего непривычно было слышать: Иван Мартынович. Не знал, что у Вани такое отчество. Оно было для него тяжеловато, не шло к его интеллигентному лицу, к расчесанным на косой пробор коротко стриженным волосам, к мягким манерам умного, уверенного в себе человека. Пожалуй, он был старше Кормилицына всего года на два. Из Вани в Ивана Мартыновича он превратился прямо на моих глазах, и сделал это не кто иной, как Виктор Алексеевич Базанов.

Я подумал: как же он сразу не разглядел в Кормилицыне представителя своей школы? К нему сам явился тот, кого он ждал все эти суровые годы борьбы с Френовским, а он его не узнал. Объявил жесткие условия набора, а сам ушел, перепоручив ученика другим. Теперь они пойдут как грибы после дождя, — подумал я, — те самые долгожданные ученики, которых когда-то так ему не хватало.

Ваня сидел передо мной, просматривая выписки из базановских тетрадей, а я пытался понять, что испытывает он в эту минуту, старался мысленно перенестись на десять лет назад, вспомнить, что сам чувствовал тогда.

— Почерк понятен?

— Вполне, — ответил он, пробегая глазами страницы.

— Ну как? — спросил я. — Есть что-нибудь интересное?

Ванечка еще раз пробежал глазами выписки, аккуратно сложил страницы, скрепил их скрепкой и положил перед собой на стол.

— Мне очень жаль, — сказал он, потупив глаза. — К сожалению, ничего.

Несколько раз я звонил по телефону, который дал Павлик. Никто не снимал трубку. То ли номер был записан неверно, то ли его успели переменить, то ли журналист-международник А. К. Бунцев находился в долгосрочной командировке. Даже обращался на телефонную станцию, но нет, номер не меняли.

Я уже потерял всякую надежду, когда вдруг однажды длинные гудки прервал женский голос:

— Алексея Константиновича? Сейчас. Леша! — прозвучало в невидимой глубине неведомой комнаты.

От волнения я запутал телефонный шнур. Неужели тот самый Бунцев?

— Слушаю, — проворковало в трубке, и я узнал, угадал, услышал далекое, знакомое эхо.