Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

— Поставь Челентано, Сань, — попросил Тоник. — Если, конечно, есть.

— У меня все есть.

— Ну и техника! Порка мадонна!

На Тонике был синий блейзер с золотыми пуговицами, и только теперь Антон Николаевич обратил внимание на отсутствие усов. Без них Тоник выглядел старше, благообразнее и как-то представительнее.

— Фирма?

— Система Соник-Панасоник, — сказал Александр Григорьевич. — Колонки Филлипс-Моррис.

— Сколько отдал?

Александр Григорьевич только рукой махнул и тяжело вздохнул. Мол, не спрашивай.

— Систему экстракласс сразу видно. Кхе-кхе!..

В черном велюровом пиджаке, в траурном обрамлении седины Платон обрел наконец вид настоящего писателя. Типичного представителя, так сказать.

С пристрастием специалиста Тоник изучал звукозаписывающую аппаратуру. Техника была, конечно, в большом порядке. Что и говорить. Импортная электроника Соника-Панасоника. Давняя, заветная мечта Тоника. Словом, фирма́!

Вволю налюбовавшись техникой, Тоник подходит к окну.

— Это что за улица, Сань?

Александр Григорьевич бросает равнодушный взгляд на муравьиную суету внизу.

— Кажется, Ракоци…

— Ракоци… Ракоци… — повторяет Тоник, что-то вспоминая. — Айн момент, стронцо!

Жестом заправского иллюзиониста он выхватывает из внутреннего кармана блейзера сложенную в несколько раз карту Славы Бандуилова, раскладывает, расстилает ее на столе, расправляет, разглаживает, ведет пальцем сверху вниз и слева направо.

— Ракоци… Вот!.. Тут площадь должна быть рядом.

— Какая площадь? — спрашивает Антон Николаевич и тоже вглядывается в окно. С удивлением обнаруживает, что там давно день, а не ночь.

— Ну, эта… Вёрёшмарти… Тут рядом девушка одна живет. Переводчица. Я приглашу ее. А, Сань?

— Ну конечно, Тоник. Приводи, кого хочешь. — Александр Григорьевич отодвигает белый манжет, смотрит на часы. — Если у кого еще какие дела, то пожалуйста… Еще есть время.

— Разве Ирэн опять приехала? — спрашивает Антон Николаевич.

— Куда?

— Ну… сюда, к нам…

— Она и не уезжала.

— Ничего не понимаю! — Антон Николаевич зажмуривается, мотает головой. — Мы где находимся?

— У Сани в гостях, каццо.

— Да что ты, Антон? Что с тобой? Не выспался? Мы в гостях у Александра Григорьевича. Ты разве не понял? Кхе!..

— Что-то вы меня совсем запутали. В каком городе?

— В Будапеште. Где же еще? Кхе!

— На улице Ракоци, каццо!

Антон Николаевич снова смотрит в окно. Сквозь затемненные фотохромные стекла виднеется купол Парламента. Сквозь затемненные коричневые стекла отчетливо видно широкое русло Дуная.

— Это что, отель «Хилтон»?

— Какой же «Хилтон» на Ракоци? Кхе!

— Ты вообще плохо ориентируешься…

— Антон Николаевич прав. Отчасти и «Хилтон». Почему бы нет? «Хилтон» тоже, — спешит вмешаться Александр Григорьевич, удерживая гостей от бесплодного спора.

— Сань, не темни. Это же номер «люкс» в гостинице «Астория». Если только мы действительно находимся на Ракоци.

— «Люкс», разумеется, «люкс», — весело соглашается Александр Григорьевич.

— Кстати. Я хотел спросить. Ты такого стронцо — Белу Будаи — знаешь?

— Белу Будаи?.. — Александр Григорьевич задумался лишь на мгновение. — Как же, знаю. И Буду Белаи. И Белу Будаи. И всех остальных.

— Чего он вяжется, Сань? Сосиску ему в рот! Отдельный номер не дал… Нахамил… Теперь хрен меня вместе с Ирэн назад в номер пустит… Ты бы распорядился там…

Александр Григорьевич порылся в ящике, извлек карточку со множеством мелких дырочек по краям, вложил ее в щель своей электронной импортной системы Соник-Тоник-Панасоник, нажал несколько черных кнопок. Внутри защелкало, заверещало, прокрутилось, и карточку вытолкнуло обратно, точно пробитый кассовый чек.

— Ладно, давай проверим. Твой год, месяц и день рождения?

— Ты чё это, каццо?

— Родился в Астрахани. Так?

— Ну так, — подтвердил Тоник, несколько обескураженный, однако, столь широкой осведомленностью нового своего приятеля.

— Тогда все правильно. Бела Будаи…

— Чё правильно? Чё правильно, Сань? Он же первый начал. Я к нему как к человеку…

Мигали лампочки на пульте. Слева направо медленно перетекала магнитофонная лента, хотя никакой музыки, никакого Челентано не было.

— Слышь, а нельзя его как-нибудь унасекомить?.. До первой кровянки, а? Чтобы в следующий раз, стронцо, не лез…

— Попроси Платона Николаевича. Пусть он в каком-нибудь своем романе изобразит этого твоего Белу. И там с ним что-нибудь этакое случится…

— В романе неинтересно, — разочарованно заметил Тоник.

— Самый надежный способ воздействия на реальную жизнь. Проверенный. Наряду с argumenta ad risum [57] Аргументом смеха (лат.) . , — сказал Александр Григорьевич, обращая эти исполненные лукавства последние слова исключительно к доктору Кустову. — Верно? — обратился он снова к писателю.

— Кхе!

— Не случайно же некоторые народы издревле запрещали изображать смертных.

— Почему? — спросил Тоник.

— Ну почему… Изображали, бывало, какого-нибудь здорового, богатого и важного, а он через какое-то время…

— Кхе!.. Видишь ли, Тоник… Действительно, здесь есть определенный резон…

— Вполне определенный, — горячо поддержал писателя Александр Григорьевич. — То есть определеннее просто не бывает. И опирается этот резон, между прочим, на строго научные знания. На наши представления о передаче энергии, ее перекачке… Вы согласны со мной, Антон Николаевич? Ведь это только невежды считают, что сглаз — пустое суеверие…

— Я сам знаю несколько трагических случаев. На собственном опыте. Кхе!.. Разумеется, не нарочно… Без всякого умысла… Кхе! Изобразил тут как-то тоже одного преуспевающего человека… Все у него было… кхе!.. «Мерседес» белый. «Мерседес» черный. Жена красавица. Красавица любовница… Словом, как в плохих романах… А мне, видишь ли, не хотелось писать плохого романа…

— И что? — не понял Тоник.

— Ну и… Кхе!..

— В каком смысле?

— В таком, что дети сиротами остались… Целый год потом к письменному столу не мог подойти… Кхе!.. Зарекся… С тех пор — никаких литературных описаний несчастий… смертей… болезней… разоблачений…

— Не, — сказал Тоник. — Так, конечно, не надо. Ты только напиши: мол, Беле Будаи набили морду. За Тоника. Мол, ва фан куло, стронцо! И все. Пускай живет себе — хрен с ним…

Александр Григорьевич делал вид, что внимательно слушает всю эту болтовню, даже сам принимает живое участие в разговоре, а сам все косил глаз то на истаивающую магнитофонную ленту, то на мигающие лампочки, а в сложной электронной системе тем временем происходили какие-то невидимые изменения: что-то там жалобно урчало и попискивало.

— Ладно, мужики, я пошел. Некогда мне тут с вами ляля́ разводить. Деньжат кто подкинет?