Иван Свистунов - Все равно будет май

— Мужик! Хулиган! Не по правилам!

Но зрители, бушующим кольцом окружившие арену, сгрудившиеся в проходах, требовали:

— Гоните деньги!

— Жулье!

— Приз на бочку!

— Даешь сторублевку!

Как ни упиралась дирекция, сколько ни ссылался на правила и параграфы растерявшийся дядя Вася, все же пришлось оркестру сыграть бравурный марш и под улюлюканье и половецкие посвисты галерки отсчитать неожиданному победителю сто рублей как одну копеечку.

Этим победителем был Тимофей Жабров!

Случилось так, что свидетелем схватки на манеже оказалась молодая веселая вдовица из Стрелецкой слободы Василиса Кутейкина, по уличному прозвищу Бабец. Железная сила Тимофея Жаброва пронзила ее любвеобильное сердце. Не прошло и двух недель, как Тимофей Жабров на законном основании перебрался в домик вдовы.

Июль в тот год стоял душный, знойный. По ночам на город обрушивались ослепительные грозы с орудийными раскатами грома и шумными яростными ливнями. Днем же белесое солнце неподвижно висело в зените пустого опроставшегося неба. Прямые палящие лучи расплавленным чугуном проливались на лоснящиеся спины заройщиков. От мокрой глины поднималось тяжелое душное тепло.

С трудом ворочали заройщики облепленные вязкой глиной лопаты. Нагрузив очередную вагонетку и отправив ее наверх, к прессу, с облегчением разгибали потные спины, закручивали козьи ножки из кременчугской чумацкой свирепости махры, с опаской наблюдали за тем, как сопровождаемый оводами Чемберлен, понурив бесталанную голову, тянул вагонетку.

Основания для опасений были. После ночного дождя и без того расхлябанный рельсовый путь становился ненадежным, прогибался, и тяжелая вагонетка подергивалась и моталась из стороны в сторону, как эпилептик. Но пока все шло благополучно. Зубовный скрежет немазаной тележки удалялся, глуше становились поощрительные возгласы Алешки Хворостова:

Но давно известно: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! На последнем повороте вагонетка качнулась, дернулась и остановилась. Стало тихо. Ни скрежета колес, ни Алешкиных возгласов. Чемберлен, опустив голову, покорно подставил оводам и мухам потертую спину. Погоныч, удрученный сознанием своей вины, беспомощно ходил вокруг забурившей вагонетки.

Ситуация ясней ясной. Но заройщики делали вид, что ничего не произошло. Уповали на чудо. Авось Алексей остановился по малой нужде. Или отстегнулась шлея. Или забурившая вагонетка сама каким-либо образом водворится на положенное ей место.

Прошло минут пять — и, в последний раз пыхнув, подавился движок. Девчата, работавшие у пресса, начали кричать и махать заройщикам косынками. Слов не разобрать, но и так все понятно. Петрович первым бросил в сторону окурок:

— Опять забурила!

Семен Карайбог обиженно скривил рот:

— Да что он над нами насмешки строит, яп-понский бог!

Но делать нечего — надо идти выручать вагонетку. И тут Назар, хотя заранее знает, что бесполезно, обращается к Жаброву. Говорит по-дружески, проникновенно:

— Пойдем, Тимоша, подсобишь. Вагонетка забурила.

Жабров разогнул отлитую из лоснящегося чугуна спину:

— На хрена нужна мне такая самодеятельность!

— Пресс остановился, план срывается, — бил на сознательность деликатный Назар.

— Мой план не сорвется. А вагонетки таскать я не нанимался.

— Так и мы не нанимались, — пытался урезонить Жаброва и Сергей Полуяров.

Карайбог не выдерживал елейных увещеваний, кричал голосом высоким и резким:

— Человек ты или верблюд?! Своему брату трудяге помочь не хочешь!

Складки у рта Жаброва растягивались, нижняя челюсть отвисала, что означало улыбку:

— Какой ты мне брат! Я таких братьев знаешь куда на переделку посылаю?

— Кусок паразита, вот кто ты! — Семена начинала бить мелкая нестерпимая дрожь, в уголках рта вскипала пена.

— Оставь, Семен. Давно сказано: не мечи бисер перед свиньями. Пошли! — И Петрович направлялся к забурившей вагонетке. За ним, мрачные и злые, шли остальные заройщики.

Хорошо, если с рельсов соскочили только два колеса, тогда поставить вагонетку не так уж трудно. Хуже, если она сорвалась всеми четырьмя колесами и увязла в топкой глине: хоть стой, хоть падай!

На этот раз соскочили два колеса — и от души несколько отлегло. Все же порядка ради, сгоняя злость, набросились на Хворостова:

— Чирей тебе в ухо, чтец-декламатор!

— Что стоишь, как заяц на сквозняке!

Сергей Полуяров пытался защитить друга!

— Чего напали? Бывает…

— Бывает! — как сало на сковороде, шипел Карайбог. — Бывает, что и вошь кашляет!

Высказав все, что они думали об Алексее, о всех его родственниках по восходящей линии, заройщики расширили круг виноватых. Теперь ругали и флегматичного Чемберлена, которого давно пора пустить на мыло, и заводское начальство, которое не может отремонтировать колею, ругали и ночные дожди, превратившие в гиблую трясину дно зароя, и дневной зной. Отведя душу, Петрович скомандовал:

— Ну, ребятки, взяли! Раз, два…

Подставили плечи под накренившуюся вагонетку и, матерясь, гикая и гакая, водружили ее на рельсы. Карайбог смахнул рукавом пот со лба:

— Наша взяла, хоть и рыло в крови!

Стояли вокруг вагонетки запыхавшиеся, потные, но довольные: дело сделано. Повеселел и Алексей. Даже Чемберлен проснулся и замахал хвостом — все в порядке.

— Ну, Леша, вези, только поаккуратней, — напутствовал Петрович.

— Давай, давай, яп-понский бог, — уже добродушно похлопывал Хворостова по спине успокоившийся Карайбог. — Скажи спасибо, что у Семы сердце отходчивое.

Оптимистически взмахнув хвостом, чтобы показать заройщикам, что есть порох в пороховницах, Чемберлен трогал вагонетку. А с горы уже поспешал Лазарев:

— Чего волыните, архаровцы! Пресс из-за вас остановился.

Петрович рассудительно напомнил десятнику о расхлябанной колее, о тупых лопатах, о бачке для воды, который начальство обещало, поставить на зарое еще весной, да так и не поставило. Лазарев пытался возражать, но в спор ворвался Карайбог:

— У тебя сопля за мозгу цепляется, а ты рассуждать лезешь. Лучше послушай, что трудяги говорят.

Не выдержав натиска, Лазарев безнадежно махал рукой и плелся к прессу.

— Мы тоже хороши, — в порядке самокритики признавался Петрович. — Могли и раньше поставить вагонетку, а не тянуть резину.

Вернувшись от пресса, Алексей Хворостов погрозился:

— Вот возьму и напишу в газету заметку. Почему мы должны животы рвать!

— Очень нужен ты в газете со своим животом, — усомнился Карайбог. — Газете тоже план давай.

— Посмотрим!

— И смотреть нечего! Когда я с оболдуем Бабенко схлестнулся, тоже в газету написал. Что мне ответили? Нельзя подрывать авторитет работников нашей славной милиции. А какой к черту у Бабенко авторитет, когда он ходит по базару да с перекупок трешки собирает!