Павел Гельбак - ...И вся жизнь

30 апреля Смушкевич поехал на аэродром вблизи столицы проверить самолеты, которые завтра пролетят над Красной площадью. Из дому позвонил механику:

— Подготовьте флагманскую машину к полету.

На аэродроме осведомился о готовности машины.

— Порядочек, товарищ командующий.

— Контакт, — поднял над кабиной руку Смушкевич.

— Есть контакт! — ответил моторист.

Заработали моторы, плавно покачиваясь, послушная умелой руке летчика, машина пошла по взлетной дорожке, начала набирать высоту. И вдруг самолет клюнул носом, замерли моторы. Планировать нельзя, нет высоты. Едва успел перекрыть бензин, как раздался грохот, треск.

Очнулся в одной из палат Боткинской больницы. Как новорожденного, всего туго спеленали бинты. Над кроватью стояли Бася Соломоновна и Роза.

— Все в порядке, Баинька, немного отлежусь и вернусь домой.

Ему делали одну операцию за другой. Левая нога, после того как были удалены раздробленные кости, стала значительно короче. С правой — дело обстояло и того хуже. Оказалась раздробленной тазобедренная кость. Профессор все сокрушался:

— Я же не господь бог, а только человек, как я могу из этой манной каши сделать вам снова кость! Вы падаете с неба, а медицина должна вам делать удароустойчивые кости.

— Вы мне спасли жизнь, профессор, но зачем она, если я не могу летать?

— Мне кажется, Яков Владимирович, что вы и без ног полетите, с таким характером…

Герман лукаво улыбался, старался обратить на себя внимание дедушки. Павел Петрович проглядывал вечернюю газету. Наконец внук не выдержал:

— Дедка, я тебя весь день ждал…

— Неужели, что стряслось? Может, с друзьями поссорился или телевизор испортился?

— Не угадал. Хочешь, я продолжу рассказ о нашем герое? Хочешь?

Ткаченко посмотрел на внука подозрительно. Наверное, пришло письмо от дочери Смушкевича.

— Разве хорошо чужие письма читать? — спросил у Германа.

— Никаких писем я не читал, — надув губы, ответил внук, — очень мне нужно чужие письма читать…

— Извини, я думал, что пришло письмо от Розы Яковлевны…

— И нет… Я тебе расскажу о дочери Сергея Ивановича Грицевца. Хочешь?

— Давай, рассказывай, очень интересно…

— В некотором царстве, в некотором государстве, — подражая деду, скороговоркой произнес Герман и озорно посмотрел на старого журналиста, — жила девочка и звали ее Ларочка… А папа у нее был очень-очень известный и смелый летчик. На груди его сверкали две золотые звезды, но дочка Ларочка редко видела папу, так что могла на улице и не узнать…

Здесь наступила длительная пауза. Видно, дальше Герман не успел сочинить рассказа и теперь торопливо листал брошюрку в мягкой обложке:

— Вот… Я тебе лучше прочитаю. Ладно?

— Идет. Что это за брошюра, откуда она у тебя?

— «Крылатым доверьте небо» называется. А я ее купил в газетном киоске. На деньги, что ты мне дал на завтрак.

— Скажите пожалуйста. Молодец. Видно, не на шутку ты заинтересовался крылатыми людьми…

— Читать? — и не ожидая ответа, сказал: — Вообрази, что это не я читаю, а вспоминает Лариса Грицевец.

— Вообразил: вместо тебя вижу девчонку с косичками.

«Из разговоров я узнала, — стал читать Герман, — что некоторые папы уже вернулись оттуда, куда уезжали вместе с моим. Значит, и мой совсем близко. Я по всякому воображала, как он появится дома.

Однажды я играла во дворе. Вдруг чьи-то руки подхватили меня сзади и подбросили высоко-высоко, к самому небу. Я почувствовала запах кожи — так пахли куртки и регланы папы. До сих пор ощущаю этот запах. Но так, как в тот миг, я ни до, ни после его не ощущала. То был запах забытой, но трепетно ожидаемой радости. Я сразу поняла: приехал папа! Он! Ведь никто, кроме него, не мог подбросить меня так легко и так высоко к солнцу. Тем более никто, кроме него, не умел так весело смеяться.»

Герман положил брошюру и сказал запальчиво, словно спорил с Ларисой Грицевец:

— Мой папа тоже меня высоко подбрасывал, когда я был маленьким. А смеется он так громко и весело, что всем сразу становится смешно. Ведь верно, правда, дедка!

— Правда, конечно, правда. Читай дальше. Или мне читать?

— Дудки. Я нашел книжку… «Мы с ним пришли домой, он держал меня за руку, — продолжал читать Герман, — а я никак не могла поверить, что он вернулся, все боялась, что вдруг он куда-то исчезнет и я перестану его видеть, слышать. Вдруг мы останемся с бабушкой вдвоем, а потом войдет мама и, как всегда, с порога спросит: „От папы ничего?“

Нет, нет, он правда приехал, расцеловался с мамой и с бабушкой, присел на корточки и стал доставать из чемодана игрушки. Протянул мне ярко одетого клоуна, который мог крутиться на трапеции, потом нарядную куклу, у которой открывались и закрывались глаза… А велосипед? Я ведь просила и больше всего ждала велосипед. Неужели папа забыл мою просьбу?

— Ты ждешь велосипед… Я не привез, — сказал он виновато. — Не обижайся на меня. Ладно? Мы купим велосипед. Чуточку-чуточку потерпи. Потерпишь?

Я кивнула головой, хотя и не поняла, как получилось, что папа не привез велосипед. И совсем расстроилась через несколько дней, когда увидела у дочери Старкова такой велосипед…»

— Кто такой Старков? — спросил у внука Ткаченко.

— Старков, это — летчик, который с Грицевцом был в Испании. Подожди, не перебивай… «Я спросила у папы, — Герман продолжил чтение, — почему ей привезли велосипед, а мне нет. Он ничего не ответил и отвернулся. Только потом я узнала, что у девочки Старкова был тот самый велосипед, что предназначался мне. Отец отдал его Старковым, чтоб хоть чем-нибудь утешить девочку, к которой не вернулся с войны отец. Я очень благодарна папе, что он тогда поступил именно так.»

— Старков погиб в Испании? — спросил Ткаченко.

— Да… Знаешь, что я вспомнил, деда? Как, помнишь, в Паланге я мячик не хотел дать Йонукасу…

— Запомнил, хорошо. Но здесь, Герка, глубже, значительно глубже все…

— Этот велосипед, как и золотые часы Смушкевича, как комната, которую он отдал инженеру, да?

Дед привлек к себе внука, поцеловал его в лоб. Герман поморщился. Он считал себя взрослым и не любил, когда его целовали или гладили по голове.

…Несколько дней спустя Ткаченко принес из редакции свежий номер газеты. В ней были напечатаны воспоминания Розы Яковлевны Смушкевич об отце. Герман просматривал газету, беззвучно шевелил губами.

«Я была очень привязана к своему отцу, — читал мальчик, — дорожила его дружбой, гордилась им, но по-настоящему осмыслила и поняла, что за человек мой отец, значительно позже, когда к воспоминаниям детства прибавилось то, что я узнала о нем от других людей, видевших его в различных обстоятельствах, в различные периоды жизни. И многие мелочи, которые сохранила память, теперь приобрели новый смысл…»