Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— Молодец, примус пригодится.

Я целую курносый нос Тамары. Все-таки я чертовски по ней соскучился. Я люблю Томку и за то, что она не умеет долго сердиться. Так не первый раз — надует губы, не подступись, а приласкал — и отошла: снова улыбается. Мне хочется узнать, почему она не прислала телеграмму, но задавать вопрос не решаюсь, чтобы снова не набежала туча.

В дверь грохнули кулаком. Вот черт — уже и гости. Пришли Урюпин и Соколов. Викентий на правах старого знакомого обнял Тамару: «Ах, ох, как рад встрече». Тамара, очевидно, старается вспомнить, где и когда с ним встречалась. Скорей всего, в Иркутске они не были даже знакомы. Тамара работала в молодежной газете, а Викентий в «Восточносибирской правде». Редакции помещались на разных этажах. Натиск Соколова Тамара выдерживает стойко.

Я подмигнул жене — пора приступить к обязанностям хозяйки.

— Я сейчас, — заспешила Тамара. — Только я не вошла в курс дела. Павочка, накрывай стол.

Урюпин деловито осведомился, кто дежурит по номеру. Мне хотелось эту ночь побыть дома, предложил, чтобы номер подписал Платов — все-таки он заведует основным отделом.

Из кухни вкусно запахло жареной на постном масле картошкой. Викентий потирает ладони:

— Это уже настоящая жизнь. Первая редакционная семья в сборе. Скоро и к другим жены приедут.

Виктор, не ожидая других, налил в рюмку коньяк и залпом выпил:

— Уютные гнездышки вьют пташки божьи. Ну, вейте, вейте! А я пойду дежурить.

— Что с тобой, Виктор? Не заболел ли?

— Все в ажуре. Я пошел. Кстати, — Урюпин засунул руки в карман широченного клеша, достал кошелек, — вот талоны на водку. Вручаю тебе на хранение. От греха подальше. На коленях просить стану — не давай.

Я пожал плечами. Из кухни пришла Тамара, начала упрашивать Виктора остаться. Тот отрицательно покачал головой — не могу, дела.

— А у меня к вам тоже дело. — Тамара вынула из сумочки бумагу, — вот направление из ЦК ВКП(б) к вам в редакцию. Речь шла об отделе писем.

— Ты была у Беркутова? — спросил я.

— Была, а что! — вызовом ответила Тамара.

— А то, что мы тебя не возьмем на работу. Не станем в редакции разводить семейственность. И в отделе писем у нас уже есть человек.

— Маркевич — литсотрудник отдела писем, — уточнил Соколов.

— Я с этим направлением пойду в обком партии. Вы что-нибудь слышали, товарищ редактор, о демократическом централизме?

— Растем и крепнем, — буркнул Урюпин. — Вопрос можно считать решенным. Приказ о назначении Тамары Васильевны Ткаченко заведующей отделом сегодня же будет подписан мной лично. Как редактор считает, может ли его заместитель подписать приказ?

— Если он имеет право подписывать газету, которую читают десятки тысяч человек, то бумажку, которую прочтет двадцать человек, — тем более.

Едва за Виктором Антоновичем закрылась дверь, Соколов спросил:

— Не знаешь, какая его муха укусила?

— Сам удивляюсь.

— Странный он какой-то, — поддержала разговор Тамара, — наверное, неприятности.

— Кстати, почему он развелся? — спросил я.

Соколов пожал плечами. О семье Урюпин никогда ни с кем не говорил.

— Эх вы, друзья-приятели, — напустилась на нас Тамара, — рядом работаете, а ничего о человеке не знаете.

В эту ночь я не думал ни о «третьей фазе», ни о газете, ни о типографии. Я просто радовался приезду любимого человека. Временами мы, перестав шептаться, прислушивались к неспокойной тишине ночного города. Казалось, где-то далеко ухают орудия, пыхтят паровозы, ревут моторы бомбардировщиков, идущих или возвращающихся с задания. Совсем близко, в развалинах, по ту сторону улицы, в тишине раздались один за другим три выстрела.

Тамара вздрогнула, плотнее прижалась ко мне:

— Часто так стреляют?

— Бывает.

Утром нас разбудил стук в парадную дверь. Принесли телеграмму, посланную Тамарой из Москвы четыря дня назад.

— Вот мое алиби, — торжественно заявил я.

— Может, сходим на базар? Ты меня проводишь? Завтракать будем дома.

— Нет, пойдем в «Розу». Я угощаю.

Столовая была почти пуста. В дальнем углу за столиком сидел Владас Рудис. Я предупредил Тамару, что это и есть тот самый секретарь обкома, к которому она хотела идти жаловаться на меня. Он интересный и смелый человек. Недавно его наградили орденом Ленина за организацию партизанской борьбы в тылу врага.

— Он что, оставался на территории, занятой немцами? — спросила Тамара.

— Кажется, несколько раз его сбрасывали с парашютом… Культурный человек. Мне говорили, что он владеет чуть ли не пятью иностранными языками.

Рудис расплатился с официанткой, подошел к нашему столу.

— Что же вы, дорогой мой, реформу в армии произвели? — укоризненно спросил он.

— Какую реформу? — не понял я.

— Читайте сегодняшний номер «Зари», фамилии командующих фронтами перепутали. Невнимательно у вас газету читают. Разберитесь.

Завтрак мне показался невкусным. Не терпелось пойти в редакцию. Как же Виктор Антонович так невнимательно читал полосы. Ведь опытный журналист.

Стараясь отвлечь меня от невеселых мыслей, Тамара излишне восторженно хвалила каждое блюдо, которое приносила нам официантка — красавица Ядя.

Когда мы уже собирались уходить, Ядя, смущаясь, сказала:

— Товарищ редактор, извините, мне надо отчитываться. Ваш заместитель вчера взял литр коньяку и сказал, что вы утром отдадите мне талоны.

— Конечно, конечно, — я достал торжественно врученную мне Урюпиным книжечку с талонами на напитки, — вот, пожалуйста.

На улице я дал волю словам:

— Гнать его надо, подонка. Пьяница несчастный. Сегодня же пойду в обком.

— Считай до тысячи, — посоветовала Тамара. — Вспомни, как поступал в подобных случаях Сергей Борисович.

— У него же не было в заместителях забулдыг. Здесь каждый человек на учете. Он редакцию разлагает.

— Ты отлично видел, в каком он был вчера состоянии.

— Видел, видел, — недовольно проворчал я. — Ты уж лучше, Томка, не вмешивайся…

Статью мне дали уже в гранках. Прочитал ее с удовольствием. В ней есть и сердечность, и страсть, и наблюдательность, и раздумья. Настоящая публицистика. Тамара никогда раньше не выступала с публицистическими статьями. Неужели на нее такое благотворное влияние оказало содружество с Региной Маркевич? Возможно, они дополнят друг друга. Что ж, как говорится, дай бог…

Тему они взяли острую, волнующую — о женщине на войне, о верности и любви, о семье и ее прочности. Основой для статьи послужило письмо, полученное редакцией. Речь в нем шла о разбитой семье фронтовика. Жена советского офицера, оставшись в оккупированном Принеманске, пошла на содержание к гитлеровцу. Соседи презрительно называли ее «немецкой овчаркой».