Павел Гельбак - ...И вся жизнь

Зеленый круг выхватывает на столе руки с длинными гибкими пальцами. Они дробно постукивают по листу белой бумаги.

— Сколько вам лет, редактор?

— Скоро тридцать.

— Молод!

— Это дело поправимое… — румянец заливает мне щеки.

Андрей Михайлович Саратовский громко, немного с хрипотой, смеется:

— Дело, говорите, поправимое? Нет, молодость прошла и ни на каком самолете ее не догонишь. Пора, — секретарь украдкой бросает взгляд на папку, лежащую с левой стороны, — пора, Павел Петрович, отказываться от комсомольского задора. В тридцать лет уже должна прийти партийная зрелость… Редактору она всюду нужна, а здесь в особенности.

Андрей Михайлович расспрашивает меня о планах редакции, сотрудниках, интересуется взаимоотношениями с руководителями обкома. Из ящика письменного стола он достает газету.

— Несколько месяцев назад я выступил в «Комсомольской правде» со статьей, — вспоминает секретарь, — рассказал об опыте антирелигиозной работы. Да, как видно, не очень тщательно слова отбирал, а товарищи в редакции были ко мне снисходительны. В статью вкралась неточная формулировка — она давала основания истолковать превратно мою мысль, можно было подумать, что у нас собираются ликвидировать церкви. В газетах союзников поднялся шум. Одна буржуазная газета назвала свою статью по этому поводу «Устами младенцев глаголет истина». Как вам это нравится?

Мне это совсем не нравится, но я не могу понять, куда клонит разговор собеседник.

Настольная лампа с зеленым абажуром придает его лицу болезненную бледность, улыбка кажется неестественной:

— На оргбюро слушали, замечание мне сделали.

Я подумал, что редактору «Комсомолки», наверное, выговорок привесили. Андрей Михайлович неожиданно протянул мне толстое личное дело Кузьмы Викентьевича и, круто меняя тему разговора, сказал:

— Вы, очевидно, не имели возможности раньше познакомиться с биографией человека, которого критиковали на пленуме. Садитесь к тому столу, почитайте, а я пока один документ отредактирую.

Я начал с анкеты, прочитал автобиографию, копии решений, различные справки, написанные казенным языком. По мере того, как я углублялся в личное дело зампредоблисполкома, передо мной возникал незнакомый герой, человек легендарной смелости, совсем не похожий на того, с которым я разговаривал по телефону, встречался на заседаниях. Оказывается, ему немногим более сорока лет, а он уже судами различных буржуазных стран был приговорен в общей сложности к шестидесяти годам каторжных работ. Он — боец интернациональной бригады в Испании, вел подпольную революционную работу в Польше, Литве, во Франции, в Германии, Бразилии. В его активе — дерзкие побеги из тюрем, участие в баррикадных боях, организация подпольных типографий, выпуск газет и прокламаций. Судя по всему, этот человек с беспокойной биографией был орлом в годы подполья. Как же я ошибся в Кузьме Викентьевиче! Я был убежден, что нет такого огня, которым можно его зажечь. А он, оказывается, сам огонь.

— Прочли? — прервал мои размышления второй секретарь обкома.

— Прочел. Обдумываю.

— Не буду вас больше задерживать. Теперь нам придется с вами часто встречаться. Газетами, выходящими на других языках, мне труднее руководить. Побольше внимания уделю вам. Так что терпите.

Викентий Соколов торжествовал. Подмигивая из-за стекол очков, он с нескрываемым удовольствием произнес:

— Читай! Как раз то, что нам нужно. А ты в него не верил, — секретарь редакции положил передо мной статью Олега Криницкого «Нет!». Я скептически отнесся к заголовку, не желая сразу высказать своего отношения к материалу, сказал:

— Оставь, прочту.

— Это надо ставить в номер.

— Хорошо.

Соколов и Платов настояли, чтобы вместо струсившего Рындина поехал в лес Олег Криницкий. Откровенно говоря, я не верил, что такое боевое задание, требующее не только журналистских навыков, но и организаторских способностей, окажется ему по плечу. Свои сомнения я высказал товарищам, но с их предложением согласился, забыв, что эту кандидатуру, но с других позиций, рекомендовал и Рындин. В конце концов выбор у меня был невелик.

— Я оставлю место на первой полосе, — все еще топтался возле стола Викентий. Ему явно хотелось увидеть, какое впечатление на меня произведет статья.

— Вместо передовой?

Не улавливая иронии в моем ответе, секретарь попросил:

— Ты все же прочти.

Я стал читать. Статья была невелика — всего три странички. Криницкий писал страстно, с публицистическим накалом. Он упоминал об анонимных письмах с угрозами, которые получали лесорубы. О том, с каким пренебрежением отнеслись рабочие к запугиванию бандитов. Лесорубы в эти дни работают с особенным жаром. Они знают, что лес сегодня нужен для того, чтобы восстановить разрушенные города и села, чтобы люди могли из землянок перейти в дома, жить, как полагается людям. В конце статьи Криницкий сообщал, что лесорубы создали отряды самообороны и худо придется тем бандитам, которые рискнут сунуться в лес. В скобках, к сведению редакции, Олег писал, что у лесорубов нет ни винтовок, ни автоматов. Надо бы поговорить с органами, чтобы им выдали для самообороны немного оружия.

— Не ожидал, — признался я Соколову. — Посылай в набор. — И неожиданно для себя сказал: — Черт с тобой, согласен — ставь на первой полосе, внизу где-нибудь.

— Может рискнем вместо передовой, а, Павел?

— За подписью нельзя. А без подписи…

— Нет, ее без подписи ставить негоже. Тут уж почерк автора виден.

— Только не увлекайся и не захваливай Криницкого. Может, это случайный успех.

В кабинет без стука вошел муж Ольги Разиной:

— Не выгоните? Заглянул на огонек.

Я пригласил гостя сесть и прокурорским глазом пройтись по статье Криницкого. Разин быстро пробежал страницы, потом снова, уже внимательно, прочитал статью от строчки до строчки.

— Каким видом связи доставлено письмо? — спросил он профессиональным тоном.

— С нарочным, — ответил вместо меня Соколов.

— Это уже лучше. Но такие сведения надо посылать фельдсвязью.

— Чего же тут секретного? Мы в номер даем, — сказал я.

— Кое-что можно опубликовать. О трудовых обязательствах, патриотическом подъеме лесорубов.

— Об угрозах националистов мы тоже оставим, — упрямо сказал я. — На пленуме об этом говорили.

— Зачем такой воинственный тон, Павел Петрович? Вы просили моего совета — я его даю. Выступите преждевременно и спугнете пташек. Мне кажется, что предложение об отряде самообороны весьма рискованное. Кто же лесникам оружие доверит? Дураков нашли. Дашь винтовку, а они уйдут в банду.

— Если бы мы не доверяли народу оружие, то разве выиграли бы войну?