Павел Гельбак - ...И вся жизнь

Мать свезла в больницу. Рентген показал опухоль пищевода. Врачи оставляют крохотную надежду — возможно, она доброкачественная, но операция неизбежна. Мама почти ничего не ест. Сильно исхудала. И в таком состоянии она думает обо мне больше, чем о себе. Сегодня спрашивала:

— Толя вернулся из командировки? — А затем добавила: — Он, кажется, порядочный парень, не вертопрах.

Маме, очевидно, очень хочется, чтобы я прибилась к какой-нибудь гавани. Такой гаванью можешь стать и ты, Анатолий. Но ведь ты молчишь. Может быть, и рано говорить о свадьбе. Впрочем, мне кажется, что пора. А может, я тебя нафантазировала, выдумала тебя таким хорошим, а ты ординарная дрянь. Прости, я, конечно, о тебе так не думаю.

3 февраля

Гадкая я, гадкая! Мне сейчас надо думать только о мамочке — ведь она сильно мучается, ей, возможно, осталось жить считанные дни. Чудовищно! Такого быть не может. С детства, с того времени, как помню себя, я вижу рядом мать. Она такая же привычная, как солнце, как воздух. Без нее не может быть жизни — значит, она вечна. Она во мне, всегда со мной! Почему я не ощущаю сейчас ее боли? Почему позволяю себе думать в такое время не только о ней, но и о тебе? Мать у меня одна. Другой никогда не будет! А ты?

Что же ты молчишь, Толя, или, может быть, тебе нечего сказать? Мать чувствует мое смятение, чувствует, как мне трудно. Перед см… Нет, не стану дописывать это слово. Она еще вернется из больницы. Но сейчас, я знаю, если мама в сознании, то она думает обо мне. Такой и должна быть любовь. Только такой!

Почему же ты не торопишься приезжать, даже не позвонишь по телефону? Когда-то я слышала странное выражение: «любовь до семафора». Неужели и такая бывает?

5 февраля

Прошло еще два дня. Какая длинная командировка. На улице холодно, метет вьюга, а в сердце тоска. Только что вернулась из больницы. У мамы без перемен. Как она страдает, бедная. Какие у нее сегодня были глаза! Кажется, они кричали. Нет, нет они умоляют, любят, страдают. Я боялась, что разревусь.

6 февраля

Среди бумаг матери я нашла листок с такой записью: «Он грустил о своей первой жене. О первой жене часто грустят в старости. Интересно, как относятся к этой грусти вторые жены? И хорошо и плохо быть второй женой. Только одну женщину мужчина берет с собой в могилу и в полет к звездам. И так, очевидно, положено от бога».

Эти слова не могут принадлежать матери, хотя и написаны ее рукой. Она их выписала, видно, из какой-нибудь книги или статьи. Но почему выписала? Она не была второй женой. Наоборот, папа у нее был вторым мужем. Возможно ли, чтобы она, живя с таким человеком, как Игорь Печалов, вспоминала такое ничтожество, каким был ее первый муж? О ком она сейчас думает, кого готова взять с собой «в полет к звездам»?

8 февраля

Позвонил Анатолий. Наконец вернулся. Я старалась не подать вида, что тосковала. По телефону мне это удалось. Удастся ли при встрече?

Скоро он придет. Закрываю тетрадь и прячу в ящик. Пока дневник не для его глаз.

9 февраля

Прости, Толенька, писать о тебе сегодня не могу.

Маме очень-очень плохо. Врачи говорят, что если сделать операцию, то, может, появится несколько процентов надежды. Возможно, это продлит ее жизнь на год, а может, лишь на несколько месяцев. Они спросили у меня, как быть?

Разве я знаю, как быть. Разве я вправе распоряжаться жизнью и смертью матери? Вместе со мной в палату ходил Анатолий. Мать через силу ему улыбнулась и через силу, ей трудно говорить, попросила: «Береги!»

Одно слово. Толя понял. Речь шла обо мне.

Когда вышли из больницы, Толя сказал, что мама стала неузнаваемой, и посоветовал, чтобы делали операцию, если нужно, пусть вызывают хирургов из Москвы. Нельзя упускать ни одного шанса, надо сделать все, что в силах человеческих.

А что в силах человека против этой болезни? Когда врачи ставят диагноз, то словно произносят смертный приговор.

Мамочка, милая, не умирай!

30 января

Эти записи я делаю не в общей тетради, а в блокноте с коричневой дерматиновой обложкой. Я еду в командировку. Первый раз за время работы в редакции.

Мать вспомнила, что, когда папа работал в «Красном Знамени», они много ездили. Чуть не весь Советский Союз исколесили. Жизнь журналиста — в пути. К этому надо привыкнуть.

Я уехал из Принеманска охотно. Жаль, у нас такая возможность очень редко представляется. В каждом большом городе есть штатный корреспондент. Нашему же брату много дел и в Принеманске. Но обстоятельства помогли. На обсуждение пленума обкома партии, который должен состояться в конце февраля, вынесен вопрос о работе школ. Мы же о них почти ничего не писали. Деятельность учителей, школьных партийных организаций проходила мимо редакции. Теперь решили наверстать упущенное. В редакции создана группа по подготовке к пленуму. В эту группу включили и меня. При этом было сказано:

— Толя недавно был десятиклассником. Пусть посмотрит на проблему глазами комсомольцев-старшеклассников. Материалы с такой точки зрения тоже будут представлять интерес.

Решил начать знакомство со школы, в которой сам учился. Меня встретили как старого знакомого.

Надежда Сидоровна, преподавательница литературы и русского языка, бывшая моя классная, говорила со мной, как и раньше, на «ты» и так расспрашивала про мои намерения, словно я собираюсь писать сочинение по литературе. И я снова почувствовал себя школяром. Я же пока не имею понятия, о чем стану писать. Но признаться в этом своей учительнице мне не хотелось, и я выкручивался, как бывало в школьные годы, когда не приготовил урока.

Только директриса разговаривала со мной подчеркнуто официально: «Чем могу быть полезна, Анатолий Павлович?»

Болтал со многими, а вот темы для газетной статьи так и не нашел. Но мой поиск неожиданно прервали. Не успел вернуться в редакцию, как был вызван к редактору.

— Кто вам поручил идти в школу номер девять? — спросил Глебов.

— Вы сами зачислили меня в группу.

— В группу — да, но в девятую школу вас не посылал.

Редактор объяснил, что не этично мне писать о своих вчерашних учителях, о школе, которую только-только закончил. И предложил поехать в командировку.

Вот я и еду в Морской район. Не пошел бы в свою школу, — не послали бы в командировку. Да еще в такой интересный район. Это же ворота нашей области во внешний мир. Торговый порт, рыбаки, специфика.

1 февраля

Снова переехал в общую тетрадь. Блокнот весь исписан. Делаю заготовки для будущей статьи. Дневник сподручнее вести в общей тетради. Интересно, начала ли вести дневник Женя?

Кажется, школа и есть та самая стихия, в которой я должен свободно плавать.

Помню, как мать привела меня в первый класс, нарядного и притихшего. А как я гордился, когда получил первую пятерку за то, что сумел чисто, без клякс, с нужным нажимом исписать страницу буквой «В». Очевидно, тогда я думал, что постиг высшую премудрость. В дальнейшем оказалось, что правильный нажим на буквы, да и вообще красивый почерк в наше время — не главное. Писарей с успехом заменили машинистки. Вот если бы в школе учили стенографии…