Семен Бабаевский - Свет над землёй

— Петро Спиридонович, — снова не удержался Хворостянкин, — о своем колхозе мы поговорим на правлении… Вы по докладу…

— А я и так по докладу, — усмехаясь, ответил старик. — Мы тут решаем насчет коммунизма, а у тебя в колхозе самого простого порядка нету. Те самые обручи никуда не годятся, рассыпаются! Это и есть по докладу. Людям мы намечаем богатую да удобную жизнь, а ты, Игнат Савельич, присмотрись, может, кто еще непригожий к той жизни, — вот оно и получится аккурат по докладу. Есть же у нас, чума их побери, такие граждане, какие числятся в колхозе, справки и там еще что ты им подписываешь, а они только торговлей живут… Это же не колхозники, а какие-то спекулянты. Об этом предмете и подумать надо. А то построим там всякие научные дома, дороги, леса разведем, водой снабдим, купальня в доме и все такое прочее — вещь стоящая. А только и людей к этому надо подстраивать, сказать — подлаживать, особливо тех, кто еще виляет хвостом — и нашим и вашим… Про это я и хотел высказать.

Старик снова поклонился, надел шапку и, выждав, пока стихнут аплодисменты, сошел вниз.

Затем выступал бригадир тракторной бригады, молодой высокий и худой парень. Говорил горячо, блестя молодыми, жаркими глазами. Во время его выступления Кондратьев пробрался к президиуму, поздоровался и отозвал в сторонку Сергея:

— Сколько выступило?

— Это шестнадцатый… Ты будешь?

— Я с животноводами вдоволь наговорился. — Кондратьев наклонился и шепотом проговорил: — Будешь заключать — старика поддержи: толковый казачина…

Время уже было позднее, когда собрание закрылось и станичная площадь опустела. Кондратьев и Сергей задержались в станичном Совете, поговорили о текущих делах с председателями колхозов и тоже уехали.

За станицей, как только минули мостик через речонку Родники, открывалась холмистая степь, и машина, рассекая огнями фар темноту, освещала то цветущий, выраставший стеной подсолнух, то серебристо-желтые колосья ячменя, то низкое и густое, как щетка, просо. В приспущенные стекла со свистом бился ветер — пахло свежестью трав и зреющих хлебов. Кондратьев сидел несколько боком, наклонясь к Сергею, и держался рукой за поясницу.

— Да, плохой из меня кавалерист, — пожаловался он. — Разбился в седле.

— Это пройдет, — сказал Сергей. — Ну, как там поживают наши «курортники»? Как отнеслись к плану?

— Все приняли и кое-что подсказали… Просят электричества.

— Дело нужное… А еще что?

— Культбазу надо строить.

— Это ты им подсказал?

— Да не в том суть, кто подсказал, — важно то, чтобы построить на пастбищах такое здание, где бы можно было сосредоточить всю культурную работу: радио, кино, клуб, читальню.

Кондратьев закурил, угостил Сергея и спросил:

— А о чем говорил Гордей Афанасьевич? Я его выступление не застал.

— Все о деньгах, — со вздохом ответил Сергей.

— Ты не вздыхай… Это, Сергей, весьма существенный вопрос. — Кондратьев раскурил папиросу. — Этот вопрос надо обсудить детально, и не вдвоем, а с руководителями колхозов. Тут нужны и бережливость, и большая осторожность.

— Я это понимаю.

— А этот старик, как его фамилия? Да, Петро Спиридонович Чикильдин. Интересную мысль высказал. Он, кажется, плотник?

— Бондарь, — сказал Сергей, — и идейный противник Хворостянкина.

— Значит, не случайно упомянул о бочке. — Кондратьев некоторое время курил молча, о чем-то думая, — Да, старик прав… Людские души тоже нужно и строить и обновлять — вот к чему призывал этот бондарь и очень кстати призывал…

Некоторое время ехали молча, смотрели на темные дали степи, каждый размышляя о своем.

— Бедны мы еще хорошими работниками — вот в чем беда! — сказал Кондратьев. — Простой пример. В «Красный кавалерист» нужен партийный руководитель — и такой, который бы стоял на две головы выше Хворостянкина. И вот я не могу подобрать человека.

— А если найти на месте? — посоветовал Сергей.

— Назови, кого?

— Есть там агроном Нецветова.

Кондратьев не ответил. В это время машина спустилась с горы и осветила мост, широкий разлив Кубани, темные кущи садов по ту сторону берега.

— Вот и Рощенская! — сказал Кондратьев. — Быстро мы приехали…

Днем стояла жара, а ночью над горами веяло свежестью. От реки тянуло холодком, из ущелья дул прохладный ветер, принося слабые запахи скошенных трав и цветов. Тишина и полуночный покой царили вокруг.

— Эх, и что за ночка! — задумчиво проговорил Илья. — Танюша, тебе не холодно?

Татьяна не ответила. Они шли рядом. Разговор не клеился. Улица тянулась по ложбине. Дома прятались в садах, — ночью это были не сады, а густой лес с тревожным шелестом листьев. Ветви затеняли улицу, кое-где горели фонари на столбах, и от этого небо казалось необыкновенно темным и звездным. Илья вел на поводу коня, тишину нарушал мягкий топот копыт. Конь переступал осторожно и, не рассчитав шаг, часто толкал мордой в спину своего хозяина, — тогда скрипело седло и звякало кольцо на уздечке.

— Илюша, ехал бы ты домой.

— А ты как же?

— Что ж я? Тут уже близко.

— Одной страшно?

— Отчего ж страшно? Я не из пугливых…

— Это верно.

— Тебе еще столько ехать! И к утру не приедешь.

— А мне хотелось до утра побыть с тобой.

— Вот ты какой! — Татьяна остановилась, тяжело вздохнула. — Этого нельзя…

— Вот горе! Но почему же нельзя, Танюша?

Татьяна промолчала. И опять они шли молча. На краю улицы, в гуще деревьев, показались плетень, хворостяные ворота и калитка. Здесь жила Татьяна. Илья привязал к изгороди повод и попросил Татьяну посидеть на скамеечке. Татьяна села неохотно, стала не спеша поправлять косу и повязывать косынку. Илья закурил, осветив спичкой свое смуглое до черноты лицо, сухое, с горбатым носом.

— Думалось мне, — сказал Илья, — что ты пригласишь меня в дом…

— В такую пору? Это зачем же тебя приглашать?

— Смеешься?! Посидели, поговорили бы… Сынишку твоего посмотрел бы.

— Сынишка спит, да и все в доме давно спят.

Илья склонил голову, закурил. Татьяна выдернула из плетня хворостинку, поломала ее и сказала:

— Илюша, зачем ты на заседании партбюро завел этот разговор?

Илья молчал, еще ниже наклонив голову.

— Все равно из этого ничего не выйдет, — продолжали Татьяна. — Только Хворостянкина разозлил.

— Я сказал о тебе правду, сказал то, что нужно было сказать, и бояться тебе нечего… А что касается Хворостянкина, то пусть себе злится…

— А что скажет Кондратьев?

— Вот этого я еще не знаю. — Илья посмотрел Татьяне в глаза. — Но думаю, что Кондратьев поддержит… Вот поеду и доложу обо всем…

— Не успеешь. — Татьяна отвернулась и стала срывать листья хмеля на плетне. — Раньше тебя там будет Хворостянкин. Он же грозился ехать к Кондратьеву прямо с заседания…