Семен Бабаевский - Свет над землёй

— Сергей, поговори с Саввой Нестеровичем о нашем предложении… А завтра вдвоем приходите в райком.

На пороге Савву и Сергея встретила Марфа Игнатьевна, — глаза ее смотрели тепло, и вся она, счастливая и помолодевшая, была так обрадована и взволнована, что и радость ее и волнение сразу же передались и Сергею.

— Ой, Сережа, — певуче заговорила она, беря из рук Саввы шапку, — какие славные мальчишечки! И оба, веришь, в тебя, ну, чистая копия!

— Разве так, сразу, и можно определить сходство?

— Да уже все видно… Веришь, на личиках так и написано!

— Верь, Сережа, — Савва снимал шубу, — я это хорошо знаю.

— Ну, а как ее здоровье?

— Уже оправилась…

— И долго ей там еще быть?

— Дней десять, — ответил за Марфу Игнатьевну Савва, расчесывая перед зеркалом сильно помятый чуб. — По этим вопросам ты теперь консультируйся у меня.

— Марфа Игнатьевна, вы нам чайку, да побыстрее… И покормите, озябли мы и проголодались.

Марфа Игнатьевна поставила на плитку чайник и начала готовить ужин, а Сергей и Савва прошли в соседнюю, жарко натопленную комнату и уселись на диван.

— Да, Сергей, — мечтательно сказал Савва, глядя на детскую коляску, стоящую пока еще без дела за дверью, — теперь тебе потребуются две колясочки, и вообще все детское умножать на два… Да, о чем тебя просил Николай Петрович?

— О чем? Ты же знаешь, что Николай Петрович уезжает от нас. — Сергей потер ладонью лицо, как бы снимая с него усталость. — Бойченко со мной беседовал. Есть такое мнение, чтобы я заменил Николая Петровича.

— Да ну?! — воскликнул Савва. — Так вот оно, какое событие!

— Но это еще не все. Меня Николай Петрович просил поговорить с тобой… Придется, Савва Нестерович, становиться на мое место…

— Да ты что?! — Савва подошел к детской коляске, покачал ее и отошел. — Да, это событие еще важнее…

— По-моему, пора тебе, Савва, покидать Усть-Невинскую…

— Не знаю… Об этом я как-то и не думал.

— Подумай, время еще есть.

— Как-никак, в Усть-Невинской у меня…

Савва умолк на полуслове — помешала Марфа Игнатьевна. Она несла нарезанное на тарелке сало, чайник, посуду…

Ужинали и пили чай молча, думая каждый о своем.

Молчание затянулось, и Савва, прихлебывая чай, начал расхваливать своего кучера, который должен утром приехать за ним на санях. Сергей утвердительно кивал головой, — видимо, соглашался, что Дорофей и в самом деле кучер незаменимый, затем заговорил об Ирине, о том, как на рассвете пойдет ее проведать. И только когда они улеглись — один на диване, где Марфа Игнатьевна соорудила постель, а другой на кровати, — Савва вздохнул и сказал:

— Эх, пропала ночка… Нагнал мне думок!

— Ничего, впереди ночей еще много.

Сергей потеплее укрылся одеялом и мысленно уже был возле Ирины, и ему не верилось, что вернется она в дом не одна, как бывало прежде возвращалась с дежурства.

Незаметно прошел апрель с высоким небом и светлыми далями по утрам. Белым-белым шелком пятнались сады, в пойме реки на огородных плантациях извилистыми стежками блестели ручейки; горы и леса потемнели. Шумела, полнясь водой и набирая скорость, Кубань, — наперегонки бежали по ней вспененные гребешки, плавали в затишье гусыни и утки со своими ранними выводками.

Весь день над сочной зеленью, над свежим бархатом только что заборонованной, засеянной земли колыхалось и текло-текло дымчатое марево, и все — курган ли, тракторы ли с сеялками, бригадные ли строения — утопало в нем и издали казалось шатким и расплывчато-высоким. На взгорье серыми комочками влипли в траву овцы; нежились на солнце, соскучившись по теплу, стада; коровы, линяя, теряли свое зимнее одеяние. По всему верховью Кубани царствовала весна.

1948–1950