Семен Бабаевский - Свет над землёй

— В Ставрополе тоже, говорят, не теплее.

— Ну как там Николай Петрович? — спросил Сергей, обращаясь к Наталье Павловне. — Пора бы уже ехать.

— У него сейчас Алдахин и Стегачев, — ответила Наталья Павловна. — Пойди поторопи.

Сергей не успел отойти от женщин, как из кабинета Кондратьева деловым шагом вышел Алеша, на ходу заглядывая в раскрытую папку, а за ним Алдахин, в галифе и в черной суконной гимнастерке, поверх которой надета меховая безрукавка.

— Ты меня учить еще молодой! Во всякой бумажке прежде всего надо видеть документ! — сердито проговорил Алдахин и, покосившись в сторону Алеши, вошел в соседнюю дверь, снаружи обитую черным коленкором, со стеклянной табличкой: «2-й секретарь РК С. П. Алдахин».

Сергей прошел по коридору и рядом с кабинетом Алдахина увидел на дверях свежую табличку: «Секретарь РК Т. Н. Нецветова».

Следом за Сергеем к Кондратьеву пробежал Алдахин, на бегу раскрывая папку с бумагами, при этом лицо его выражало суровую решимость… А через некоторое время в коридор вышли Сергей, Стегачев, Алдахин и Нецветова; следом за ними появился и Кондратьев, в шапке-ушанке, в черной долгополой шубе со сборками на поясе и с буркой, перекинутой на руке. Накинув ее на плечи, обратился к Татьяне:

— Татьяна Николаевна, постарайся любыми средствами проехать в Родниковскую сегодня, в крайнем случае — завтра. Поговори сама с Грачевым. Может, на время метели прекратить занятия…

— Коленька, — заговорила Наталья Павловна, — завязывай, пожалуйста, шею. Я приготовила немного продуктов. В дороге пригодятся.

— Ты всегда такая, Наташа, — сказал Кондратьев, принимая из рук жены сверток.

Когда все вышли на улицу, Наталья Павловна задержала Сергея у самого порога и шепотом сказала:

— Сережа — ты езжай спокойно: за Ириной я присмотрю.

— Спасибо вам, Наталья Павловна, — сказал Сергей и, пожав теплые, маленькие ладони Натальи Павловны, быстрыми шагами вышел.

В коридоре стало пусто. В сильно замерзшее лохматое от налипшего инея окно, казалось, кто-то пригоршнями бросал жесткий мелкий снег; ветер со свистом гулял по крыше, кусок оторванной водосточной трубы раскачивался и с хриплым звуком ударялся об угол; в печках потрескивали дрова… Наталья Павловна остановилась у окна, прислушиваясь и к ветру и к тому, сколько еще раз захрипит обрубок трубы.

Домой ей идти не хотелось. Постояла немного и пошла в кабинет Нецветовой.

Татьяна стояла лицом к окну, растирала пальцем белый и холодный пушок на стекле. Увидев Наталью Павловну, она через силу улыбнулась, а в глазах таилась грусть.

— А отчего грустишь? — участливо спросила Наталья Павловна.

— Вьюга нагоняет тоску.

— А может, не вьюга, а сердечные дела?.. Как у тебя со Сгегачевым? Ведь любит же он тебя?

— Не знаю, Наталья Павловна… Может, он-то меня и любит, а мое-то сердце…

— Знаю, знаю. — И помолчала. — И как они на станцию доехали? — Наталья Павловна взяла Татьяну за руку, сказала: — Приходи ко мне ночевать. Поговорим… Ты же с комнатой еще не устроилась, а мне одной скучно. Хотела пойти к Ирине, да боюсь бури. Может, сходим — вместе? Ну, придешь?

Татьяна утвердительно кивнула головой, — ей тоже хотелось побыть с Натальей Павловной вдвоем, чтобы поговорить обо всем, что ее так волнует в эти дни.

Метель не унималась, ветер гнал и гнал со степи облака снега, и маленькая станция, куда приехала рощенская делегация, была укрыта серым и мрачным покрывалом. Из него выполз и со скрежетом обледенелых колес остановился поезд, весь так запорошенный снегом, точно его старательно задрапировали марлей…

Рощенцы вошли во второй вагон, в котором ехала пятигорская делегация. И в коридоре и в купе, куда проводник проводил Глашу и Варвару Сергеевну, было тесно.

— Глаша, а тут можно отогреться, — сказала Варвара Сергеевна, разматывая шаль и чувствуя, как и ресницы и брови ее сразу намокли.

Раздевшись, причесав волосы и повязавшись косынками, Варвара Сергеевна и Глаша осмотрелись: верхние полки были заняты, — одна женщина, видимо, спала, повернувшись лицом к стене и распустив черную, подрезанную и плохо завитую косу, а другая приподнялась и, опираясь на локоть, спросила:

— Все метет?

— Света белого не видно.

В завывание ветра врезался гудок паровоза, вагон пошатнулся, загремели, вздрагивая, смерзшиеся буфера, и поезд, окутываясь паром и поскрипывая, как будто поставленный на полозья, тихо отошел от станции. Когда же он, набирая скорость, миновал последние строения и вырвался на простор, когда ветер зашумел о крышу вагона, Сергей, проходя по коридору, остановился у репродуктора, — птичьим гнездом прилепился он к потолку. По вагону разливался чистый девичий голос; в нем было столько теплоты и нежных чувств, что Сергей невольно увидел берег Кубани, курчавый лесок, бричку, огненно-красных быков с лысинами и смеющуюся Ирину. Ему казалось, что за окном вагона нет ни мороза, ни снежной вьюги, а разливается огромное солнце и текут по мягкой от первого дождя, повсюду свежезазеленевшей земле дымчатые облачка сизого марева…

— Сергей Тимофеевич, — сказал Кондратьев, — хочу поведать тебе одну новость. Правда, она еще не настоящая, а будущая. Может случиться так, что я не вернусь в Рощенскую.

— Да ты что, Николай Петрович? — Сергей рассмеялся. — Почему?

— Третьего дня говорил по телефону с Бойченко. Видишь ли, есть намерение повысить меня в чине… Едем мы на конференцию, а ты знаешь, что конференция — это такая хозяйка, что она может с нами делать решительно все…

— Понимаю, — Сергей раскуривал папиросу, — тебя заберут в крайком?

— Возможно.

— Николай Петрович, а как же тогда все наше… у нас… ты сам знаешь… такие планы…

— На одном месте век сидеть не будешь, — ответил Кондратьев. — Придет время и ты уедешь из Рощенской, а планы — не мои и не твои, и будем мы с тобой в районе или не будем, колхозники свои планы выполнят.

Из купе вышел Савва и крикнул:

— Да чего же вы не идете? Я уже все приготовил, аппетит вовсю разгорелся, а вы все стоите!

После ужина Савва взобрался на полку, разделся по-домашнему и, укрывшись с головой, затянул пискливого храпака, — беднягу укачало, как ребенка в люльке. Кондратьев снял гимнастерку, причесал седой чуб и тоже прилег; пододвинул поближе настольную лампу, надел очки и развернул газету.

Сергей докурил папиросу и присел тут же. Вошел четвертый пассажир, — все это время он был где-то у соседей. Мужчина пожилой, коренастый, надежно сложенный; лицо широкое, глаза большие, светлые; носил он светло-рыжую бороду, со всех сторон подрезанную и подбритую; одет в добротный военный китель, на широких плечах лежали погоны полковника.