Николай Руденко - Ветер в лицо

— Держись, мужик!.. Держись.

Солдат сел под березой и начал разматывать обмотки. Для чего это? И как он это долго делает! Почему не спешит помочь?.. А солдат снял обмотку с одной ноги, занялся второй. Затем связал их, привязал к тонкому длинному шесту и, подойдя к болоту, начал размахивать этим огромным кнутом над головой Солода.

— Хватайся, мужик...

Через полчаса Солод обмывал свое тело в неглубоком лесном озерце, а солдат, спасший его, развешивал над очагом свое только что выстиранное белье.

— Да возьми же мыло... Без мыла разве вымоешься? Оно хоть и прохладная вода, да уж прости. Сам о бане мечтаю...

Когда Солод обмылся, солдат положил на его плечи шинель.

— Садись к огню... Давай, я тебе ноги обмотками замотаю. Вместо чулок. Так... У меня немного самогона есть. Выпей. Помогает.

Долго они сидели у костра. Солдат назвал себя Бескобылиным. Родом из-под Вязьмы.

— Вот отвоюемся, — говорил Бескобылин с той блаженной улыбкой, на какую способны только заядлые мечтатели, — приду домой, нарублю дров, натоплю баньку и неделю из нее не вылезу... Нет, неделю не выдержу. С ребятами захочется поиграть. Хорошие они у меня. Одному седьмой пошел, а второму — девятый... О школе надо думать, а где та школа теперь?..

Он, как и Солод, зарос бородой, только борода Солода была русой, а у Бескобылина — рыжая, огненная. Глаза маленькие, прищуренные, по-детски добрые. В отсвете лесного очага сверкали чем-то неземным, как сияют глаза ребенка, когда ему рассказывают сказку. Левая половина лица Бескобылина, покрытая рыжей щетиной, густо искрилась, как перезрелые колосья ржи в вечерней заре.

— А это хорошо, товарищ Солод, что я тебя встретил. Вдвоем веселее выходить...

Солод вздрогнул.

— Откуда вы меня знаете?

Солдат улыбнулся, сказал неторопливо, с лукавинкой:

— Ну, как же?.. Вы же один, а нас много. Я с третьей роты... Вам не холодно? Ложитесь ближе к очагу и поспите. А я подневалю... Белье ваше подсохнет.

Бескобылин поправил шинель на плечах Солода. Иван затих... Ему действительно хотелось заснуть.

Тем временем Бескобылин снял гимнастерку, принялся копаться пальцами в складках воротничка и рукавов. Схватил горячую головешку, провел ею по рубцам гимнастерки, погасил пальцами ткань, начавшую тлеть. «Нужда заела», подумал Солод.

Покончив с гимнастеркой, Бескобылин снял нижнюю рубашку. Солод осторожно откинул с глаз воротник шинели. Он никак не мог понять, чем это обмотано тело Безкобилина... Какая-то нежная шелковая ткань непонятного цвета. Эти мужики даже перед смертью не забывают кого-то обокрасть.

Но вот Бескобылин наклонился над очагом, и шелковая ткань сверкнула красными отсветами, словно грудь солдата была охвачена пламенем. Внезапная догадка молнией пронзила Солода. Это же полковое знамя!..

Солод полежал еще несколько минут, о чем-то раздумывая. О чем он думал? О своем предсмертном раскаянии в болоте?.. Нет, он о нем забыл сразу же после того, как отогрелся в солдатской шинели Бескобылина. Его сейчас волновали и возбуждали совсем другие мысли. Резким рывком сбросил шинель и голый, как дикарь-людоед, набросился на Бескобылина, впился холодными пальцами в его горло. Солдат хрипел, пытался достать зубами до рук Солода, ударил Солода головой в подбородок с такой силой, что у того треснула челюсть. Но Солод был значительно сильнее его. Борьба продолжалась недолго.

Через несколько минут Иван снимал с его груди полковое знамя. Обмотавшись нежным шелковым полотном, он расшнуровал на мертвом надежные ботинки, положил их у костра, а тело бросил в лесное озеро... Потом достал из противогазовой сумки Бескобылина кусок черного хлеба, допил самогон из его фляги. Когда вымытое Бескобылиным белье немного подсохло, Солод оделся, накинул на плечи солдатскую шинель, надел ботинки и пошел искать Аниного дедушку.

На другой день приваленный большой копной сена, он ехал к линии фронта. Его безжалостно трясло, но настроение у Солода было великолепное. Только бы перейти фронт, а там ему теперь поверят...

— Нн-но! Нн-но! — Хрипловато покрикивал дедушка, погоняя свою тощую клячу.

Да, Солоду поверили. Но за потерю партийного билета он был наказан. Нового партбилета ему не выдали. Однако военное звание сохранилось. Через несколько месяцев его назначили заместителем командира части по материальному обеспечению.

Как-то, поехав на станцию ​​за боеприпасами, Солод был ранен осколком бомбы, сброшенной на эшелон. После шестимесячного пребывания в госпитале его демобилизовали...

Где-то в 1950 году произошло такое событие. В его кабинет зашел невысокий человек в офицерском кителе без погон, с толстой кленовой палкой в ​​руке. Человек тяжело припадал на левую ногу, — видимо, левая была короче правой на несколько сантиметров и почти не сгибалась в колене. Незнакомец подошел к письменному столу, опустился в кресло, снял фуражку. Волосы у него были каштановые, густые, закрученные в мелкие кольца, как шерсть каракуля. Попросил разрешения закурить. Но не донеся до рта еще не зажженную сигарету, он резко поднял голову, внимательно посмотрел на Солода, подался туловищем вперед, и на несколько секунд застыл в такой позе, ощупывая его глазами. Солод вздрогнул от этого взгляда. Иван Николаевич пытался вспомнить, где он видел эти подвижные глаза, этот широкий нос, эти каштановые волосы... И вдруг как вспышкой озарило память — Козлов. Солод сразу же сообразил, — что может знать о нем этот человек? Немного. То, что он исчез из лагеря. Больше ничего. Он не мог видеть, как Солод подходил к машине Колобродова, — пленные были в бараке, под надежной охраной... Признаваться, что узнал его, или подождать, как он себя поведет? Лучше подождать. Если Козлов не назовет его по имени, значит, он думает о нем что-то плохое. Не узнать он не мог... Но как ему удалось избежать расстрела? Ведь Солод о нем докладывал отдельно...

Козлов тем временем закурил, достал из бокового кармана бумажку, протянул Солоду. Это было заявление на имя директора завода с просьбой принять его на работу в отдел снабжения. В уголке резолюция Горового красным карандашом — «т. Солоду»... Нет, он только делает вид, что не узнал. Но узнал, это ясно... Надо принимать. К сожалению, надо.

А на следующий день в областное управление КГБ было послано несколько анонимных писем, в которых говорилось о том, что на заводе появился человек, который в немецких лагерях для военнопленных выдавал командиров, политруков, коммунистов. Фамилия этого человека — Козлов... Солод рассчитывал на то, что при допросе совпадут сведения о местонахождении лагеря, которые даст сам Козлов, и те, что указаны в анонимных письмах; что Козлов, видимо, только один бежал из-под расстрела и опровергнуть обвинения некому.