Николай Руденко - Ветер в лицо

— Да, — ответил рабочий, отведя глаза от строгого взгляда Круглова.

— Вот мы на комитете и разберемся, что с тобой делать. А теперь некогда с тобой возиться. Как твоя фамилия?..

— Владимир Сокол.

— Подожди... Это не ты ли в прошлом году грамоту ЦК получил?

— Я, — ответил Сокол.

— Эх, ты!.. — Коля подумал, потом, нажимая на каждое слово, сказал: — Вон отсюда! Не мешай работать!

Сердито сведя брови, вернулся к печи, а Владимир Сокол, сгорбившись и опустив голову, ушел из цеха.

Пока Круглов говорил с Соколом, Федор успел осмотреть свод.

— Ничего. Я думаю, что выдержит до конца плавки. Не рухнет. А после этого придется ставить печь на холодный ремонт.

— Убытки немалые. Парня придется судить. А, откровенно говоря, жалко, — грустно сказал Солод. — Ну, до свидания, Федор. Поеду переоденусь — и на поезд. Мне остается полчаса.

— Не забудь в министерстве поругаться насчет лома. Они без ножа нас режут. Никакого запаса. Прямо из вагонов в мульды бросаем. А что будет зимой, когда дороги снегом заметет и Днепр замерзнет?

— Не забуду, — ответил Иван Николаевич, поддерживая рукой разорванную полу пиджака.

Прошла неделя.

Когда Федор Голубенко, проведя почти весь день в прокатном, подходил к заводоуправлению, было уже шесть часов дня.

В глубине его мозга шевельнулась смутная мысль, что он сегодня чего-то еще не успел сделать. Но чего именно?.. Он даже остановился, чтобы сосредоточиться, подумать, вспомнить. Но вспомнить ничего не мог и с неприятным ощущением чего-то несделанного поднялся к себе в кабинет.

— Федор Павлович, — обратилась к нему секретарша. — Вам уже трижды звонила Валентина Георгиевна. Она просит немедленно ехать домой. Поздравляю от себя. Искренне поздравляю.

— С чем поздравляете? — Удивился Федор.

— Ну как же?.. Сегодня же ваш день рождения.

Вот что! Теперь он вспомнил, чего именно не успел сделать. И успеть уже не было никакой возможности. Ведь он обещал Валентине быть дома не позже пяти.

Вымыл руки под краном, вытер свежим полотенцем. Ему стало легче — ощущение чего-то несделанного начало исчезать.

Федор спустился по лестнице, сел в машину и поехал домой.

— Включить радио? — Спросил шофер.

— Не стоит, Саша. И так в голове звенит.

Федор с наслаждением закурил, откинулся на спинку сиденья всем своим уставшим телом.

— Завтра воскресенье. Поедете рыбу ловить?..

— Нет. Буду дома сидеть. А тебе на рыбу хочется?..

— Ну а что?.. Дорога хорошая. Вы как-то собирались.

Дом Федора Голубенко мало чем отличался от других. Только большая открытая веранда, украшенная резьбой, придавала пышности его виду. Резьба на веранде была тонкой, ажурной, и это никак не соответствовало его плотному и несколько простоватому виду. Он с этой резьбой напоминал сталевара, который приколол праздничную розу прямо к рабочей куртке.

Резьба имела свою печальную историю.

Здесь, где теперь стоит дом под шиферной крышей, когда-то стоял домик под белым железом с голубыми резными наличниками на окнах. В нем родился и вырос Федор. Отец Федора, потомственный сталевар, задушевный друг Георгия Кузьмича, всю жизнь мечтал пристроить открытую веранду. Перед войной он заказал резьбу для нее у прославленного мастера из того села, откуда много лет назад сам пришел в город.

Долго трудился мастер, не жалел ни рук, ни времени для своего земляка. Наконец резьба была перевезена в отчий дом и составлена ​​в сарае. Но веранду поставить не пришлось. Началась война.

А когда Федор вернулся с фронта, он не застал ни отца, ни матери, ни домика под белой железной кровлей. На родительской усадьбе остался только сарай, в котором лежала древняя мечта отца — резьба для отделки веранды.

Итак, когда Федор построил новый дом, он поставил веранду, украсив ее резьбой, что сохранилась после смерти отца. И хотя во внешнем виде дома вступали в некоторое противоречие вкусы и стили двух разных эпох, Федор скорее бы согласился разрушить его, чем веранду. Впрочем, это противоречие не сразу бросалось в глаза, потому что стены были оплетены диким виноградом почти до самой крыши. Высокие тополя обступали двор со всех сторон. У самой веранды красовались немолодые разлогие яблони.

Когда Федор подъехал ко двору, Валентина и Гордый стояли на веранде. Валентина погрозилась на него пальцем, а Гордый спустился по лестнице и пошел ему на встречу.

— Ну, что же... Иди, иди, голубчик сизый. Неси сюда свои уши. Намну их с большим удовольствием. И не потому, что именинник. А потому, что слова не держишь.

Георгий Кузьмич, несмотря на то что машина еще не отъехала и водитель показывал из-за ветрового стекла белые зубы, принялся таскать Федора за ухо.

— Хватит, Кузьмич. Достаточно. Честное слово, больше не буду.

Но вырваться из цепких мускулистых рук Гордого было не так просто. Федор рисковал оставить по крайней мере одно ухо в его узловатых пальцах.

— Ну, что?.. Разве не заслужил? — Смеялась Валентина. — Обещал приехать не позже пяти, а сейчас уже полседьмого. Саша, — обратилась она к шоферу, — а вы чего не заходите во двор? Заходите!..

— Никак не могу, — ответил Саша. — Я хотел спросить, машина нужна?

— Машина не нужна, — обратился к нему Федор, уже освободивший свои уши из рук Гордого. — Но куда ты спешишь?.. Заходи к нам. В этом доме, кажется, должен быть неплохой пирог.

— Не могу, Федор Павлович. Мы с Галиной договорились пойти в кино...

— А-а, это причина достаточно уважительная. Тогда пожалуйста.

Саша дал сигнал, и машина скрылась за тополями.

— А где же Прасковья Марковна? — Спросил Федор.

— Мигрень, голуб сизый, — ответил Кузьмич. — Мигрень после третьей шахматной партии. Лет двадцать назад она выдерживала до десяти партий. А теперь три партии едва вытягивает.

— Да ты разве не замучаешь? — Послышался из окна голос Марковны. — Когда люди становятся инвалидами на работе, то им хоть пенсию платят. А я из-за твоих шахмат стала инвалидом, и никакой тебе пенсии.

— А чего же это никакой? — Шутил Кузьмич. — Разве я тебе пенсии не плачу? Кто же после получки мои карманы выворачивает?.. Разве не ты?

В дверях с мокрым полотенцем на голове появилась полная Прасковья Марковна.

— Ага, вот как! — Воскликнула она. — Так ты не хочешь, чтобы я карманы выворачивала? Так сколько бы это за год в них табака и всякого мусора накопилось?..

Пока Лида и Валентина накрывали на веранде стол, ко двору подъехала еще одна машина. За деревьями появился Солод, нагруженный пакетами. Он был хорошо выбрит, одет в черную тройку с черным галстуком под белым воротничком.

— Ну, как? Не опоздал?..

— Заходите, богатый купец, — сдерживая радость, отозвалась Лида. — Вы скоро появитесь в этом дворе в окружении целой свиты носильщиков.