Николай Богданов - Вечера на укомовских столах

И что же вы думаете — открутился ведь Серафим. Сумел провести тамбовских губкомовцев. На его счастье, наш уезд в то время в Рязанскую губернию перешел и с тамбовцами мы связь утеряли.

По слухам, не только он в комсомоле уцелел, но и продвигается. А что, если до высших постов доберется? Натворит дел, черт меченый. Вы его опасайтесь, если будет финтить, будто его раны геройские, на гражданской войне схвачены — не верьте. Никуда его не избирайте. И власть ему над собой не доверяйте, ребята. Ни-ни!

Ивушкин жаловался, что опоздал родиться. Он ужасно завидовал комсомольцам, прошедшим горнило гражданской войны. Работая конторщиком на Московском лесопильном заводе, только и знал, что следил за международным положением, ежечасно надеясь, что вот-вот где-нибудь начнется мировая революция и можно будет сразиться с международной буржуазией. Ему казалось: кипенье событий вдруг вынесет его на какую-то невиданную высоту, а там — подвиг.

И вот страну всколыхнула пятилетка.

Зная романтическую настроенность Ивушкина, ячейка лесозавода именно его выделила в комсомольский буксир на лесозаготовки Крайнего Севера.

Когда пришлось по-настоящему уезжать в неведомую даль, Ивушкин почувствовал, как тяжело расставаться даже с нелюбимой конторкой лесозавода, как крепко он привязан к компании безалаберных друзей, к своей комнатушке, наполненной старым хламом и случайными книгами. Не хотелось расставаться и со знакомыми девчонками, потому что знал: забудут они его на второй же день после отъезда. Ивушкин понял, как одиноко и пусто он жил.

С тяжелым чувством шагал он на вокзал с походным мешком за плечами. Никто не провожал его из близких. На вокзале он услышал музыку, воинственную и бодрящую. Сердце Ивушкина забилось. Здесь провожали людей строить новые города, выбирать места для заводов, исследовать реки для постройки электростанций. Группу ребят в одинаковых полушубках провожали на Крайний Север комсомольцы Москвы.

Когда Ивушкин сел в вагон и поезд тронулся, он увидел из окна, как во множестве других трепетно и совсем по-особому билось и реяло знамя его ячейки.

Промелькнули московские дачи, потянулись бесконечные вереницы хвойных лесов, отягощенных снегами. Пошли разговоры под шум колес: о годах гражданской, о ранах, о битвах. Через трое суток вместе с отрядом в десяток ребят он поехал на мохнатых лошаденках по руслу замерзшей реки далеко, в самые ее верховья, рубить мачтовый лес, вязать плоты.

В глухом урочище, защищенном от ветров, закутанные снегом, дымились землянки. Густой, плотный дым столбами подпирал низко нависшее небо. В центре урочища на утоптанном снегу стоял домишко с вывеской. Это и был лесной кордон.

Начальник разработки скучно оглядел ребят, заранее не чая в них спасенья. Дела на кордоне были плохи. Он жаловался, что вологодские лесорубы, славящиеся замечательной хваткой, валили лес через пень-колоду, с прохладцей, не принимая новых темпов.

Ребята объявили собрание всех лесорубов. Долго не открывались отсыревшие двери землянок. И, когда они открылись, сразу десяток ребят очутился, точно в лесу, в окружении огромных бородачей в нательных полушубках с раструбами.

Лесорубы стояли и качались на круглых ногах, похожих на березовые чурбаки. Топоры с широкими лезвиями торчали у них за красными кушаками.

Ивушкин как-то растерялся.

— Эх вы, мастера лесной рубки! — упрекнул он. — Не справляетесь вы с задачей! Разучились лес рубить… Всемером дерево валите, вдвоем за один топор беретесь! Из-за таких, как вы, в Архангельске английские купцы гогочут, видя пустые склады, смеются, получая за простой кораблей. Вот нас и послали на помощь. Нас мало, но таких, как вы, семерых один стоит. Жалея вас, вызываем на соревнование не намного — по два кубометра.

Зычный хохот бородачей потряс неподвижные снега.

Разошлись лесорубы развеселившиеся. По правде говоря, они опасались, ожидая солидного «буксира», но, увидев молодцов, успокоились. Этих-то желторотых шутя можно загнать в доску. К лесу привычка нужна. Лес — это ведь сила, его соломой не сломишь. Бородачи не ошиблись: среди безусых энтузиастов не было мозолистых рук. Все новые дружки Ивушкина были ему под стать — людьми, никогда в жизни не срубившими живого дерева.

Вот Бобенчиков-парикмахер.

— Вы понимаете, ребята, надоело мне заниматься бессмыслицей. Ты людей бреешь — они обрастают. Где тут смысл? Неужели, думаю, так и пройдет вся жизнь? Нет, не такое нынче время, чтобы человек не мог совершить большего!

Или Вострецов, продавец галантерейного магазина.

— Это же дело для барышень кисейных. А меня — эк вымахало, — он расправил могучие плечи, — в дедушку, первого на селе косца. Стыдно в такое время галстучки пижонам продавать…

Так же и Володин, комсомольский работник, инструктор райкома.

— Это очень нужное дело, конечно, — агитация и пропаганда… У меня к этому с детства было призвание, талант. Здорово я людей уговаривал ехать на стройки, ковать нашу мощь… И до того доуговаривался, что сагитировал самого себя…

Разные были ребята, но объединяло их одно — жажда подвига.

Некоторым романтикам казалось, что главное — явиться туда, где сейчас начался бой за пятилетку, это уж само по себе геройство, и все им должны быть благодарны. Однако неласковый прием со стороны коренных лесорубов озадачил пылкие головы.

Но Ивушкин не унывал:

— Ничего, мы еще раззадорим эту инертную массу!

— Это все верно, — шутил Володин, — как поднимать массы, я знаю, а вот как деревья рубить — нет!

— Научимся!

— Выполним ли мы норму? А что, если не осилим?..

Проговорили в эту ночь допоздна.

Серый рассвет медленно приоткрывал тьму, сгустившуюся над лесным урочищем. Вот стала отличима сосна от березы, снежный сугроб от облака. Последние зайцы, запутав следы, свернулись клубками на дневных лежках. Попрятались в дупла ушастые совы. И тогда раздался звон колокола, призывающего на работу.

Невыспавшиеся комсомольцы, вооружившись плохо насаженными казенными топорами, отправились на первую рубку. Разводящий шел, не оглядываясь, утаптывая им стежку огромными валенками.

Лесорубы еще спали. Двери их землянок были плотно прикрыты. Бахрома инея опушила окна и трубы. Тоскливо раздавалось тявканье одинокой собаки.

Разводящий указал место рубки и торопливо ушел. Ребята долго стояли, задрав головы вверх. Мачтовые сосны нерушимо держали на своих спутавшихся вершинах тяжелые крыши снегов. Посматривая друг на друга, ребята никак не могли решить, с какого конца начать.

Ивушкин стиснул зубы и ударил первую попавшуюся сосну. Топор звякнул и вывернулся; отлетела мерзлая щепка. Ребята неистово затяпали по гулким стволам.