Владимир Беляев - Старая крепость

И сразу же нога его ушла в мягкий сыпучий грунт, а когда Лазарев вытащил ногу обратно, мы увидели круглую дыру, а за ней – солнечный свет.

Руками мы быстро разгребли землю и, когда нора стала широкой, посторонились, чтобы дать дорогу Лазареву. Я вылез из подземного хода последним и сперва даже не мог сообразить, где мы находимся. Рядом с норой, окруженной кустами, поднималась высокая зубчатая стена какой-то башни. В двух шагах от башни начинался обрыв; далеко внизу, в скалистых берегах, текла блестевшая под солнцем река. И, только взглянув налево и увидев там, на холме, обращенную к нам тыльной своей стороной Старую крепость, я понял, что мы попали в предместье Татариски, версты за полторы от нашего Заречья.

– Я думал, что мы в Калиновском лесу выйдем, а тут смотри как близенько! – с огорчением сказал Маремуха и добавил: – Надо было в тот ход идти.

– Ну, давай пойдем! – вызвался я. – Полезли назад?

– Нет, что ты! – испугался Маремуха. – Уже поздно.

И, словно побаиваясь, чтобы я не потащил его обратно в эту черную дыру, Петька отошел в сторону, к высокой сторожевой башне.

– Валериан Дмитриевич! Валериан Дмитриевич! – вдруг закричал он. – Смотрите, тут что-то написано!

– Где написано? – спросил Лазарев, подходя к Петьке.

– А вот, смотрите! – показал Петька, задирая голову вверх.

Над входом в сторожевую башню, в каменной стене, белела узенькая мраморная плиточка. На ней была высечена надпись: «Felix regnum quod tempore pacis, tractat bella».

– Это поляки написали, правда, Валериан Дмитриевич? – радостно выкрикнул Маремуха.

– Написано по-латыни, – сказал Лазарев. – Надписи этой лет двести пятьдесят. Только вот как ее перевести? Постойте… – И Лазарев зашевелил губами, шепча про себя какие-то слова.

Мы, выжидая, смотрели на него. Наконец Лазарев сказал:

– Ну вот, приблизительно здесь написано так: «Счастливо то государство, которое во время мира готовится к войне».

В эту минуту я еще больше стал уважать Лазарева. Петька Маремуха смотрел Лазареву прямо в рот. Видно, Петьке было очень приятно, что он первый заметил и показал Валериану Дмитриевичу эту беленькую плиточку. А Лазарев поглядел вокруг, подобрал с земли кандалы и сказал:

– Ну, так вот – давайте, хлопчики, по домам! Нагулялись мы с вами сегодня – пора и честь знать.

– А мы еще пойдем сюда? – спросил я.

– Обязательно! – пообещал Лазарев. – Соберем побольше охотников да в воскресенье на целый день в поход пойдем. Помните, как в крепость с вами тогда ходили?

– В высшеначальном, да? – подсказал Маремуха.

Мы проводили Лазарева до самого бульвара, там попрощались и пошли к себе на Заречье обедать. Возле Старой усадьбы мы бросили жребий, кому послезавтра нести в школу фонарь. Вышло, что фонарь понесет Маремуха.

А я, довольный сегодняшней прогулкой, побежал домой с пустыми руками.

Из Нагорян к нам в город переехал учиться Оська. Часто во время переменок мы выбегаем с ним на площадь за каштанами. Мы отыскиваем их в кучах пожелтевших листьев, набираем полные карманы – и айда обратно, на третий этаж. Очень приятно швырять каштаны с балкона через площадь – они летят, точно пули. Петро Маремуха наловчился и добрасывает их до самого кафедрального собора, однажды даже Прокоповичу каштаном в спину угодил. Его, нашего старого бородатого директора, мы видим часто. Он пошел в попы и служит в соборе. Смешным показался он нам, когда мы увидели его в первый раз в длинной зеленой рясе с тяжелым серебряным распятием на груди. Теперь, как только попадется Прокопович на глаза, мы поднимаем крик:

– Мухолов! Мухолов!

Позанимались мы спокойно недели три и уже не думали, что в нашу школу будут записывать еще учеников, как вдруг в классе появился Котька Григоренко.

Я даже вздрогнул, когда увидел его в дверях нашего класса. У нас начался урок. Природовед Половьян прикалывал к доске рисунки скелета мамонта. Котька осторожно, на цыпочках, чтобы не заметил Половьян, пробрался в конец класса. Он бесшумно уселся там на заднюю парту. Весь урок меня подмывало обернуться, посмотреть хоть искоса, что делает Котька, но я сдерживал себя: ведь мы же враги!

На большой перемене Котька уже освоился и чувствовал себя так, будто и не уходил отсюда на каникулы. Он вымазал мелом всю доску, рисуя на ней хату под соломенной крышей, прыгнул несколько раз через парту, выменял у Яшки Тиктора за два карандаша австрийский патрон. Со мной и Маремухой Котька не разговаривал. А на другой день к нам на парту, как только окончился третий урок, подсел конопатый Сашка Бобырь.

– Хлопцы, помогите! – прошептал он, оглядываясь на соседей.

– А что? – спросил Оська.

– Хлопцы, слушайте, – взмолился Бобырь, – у Котьки есть мой «бульдог». Он принес его в класс. Я подсмотрел, он показывал Тиктору. Хлопцы, я вам за то дам дроби, у меня есть целый фунт дроби. Только помогите, хлопцы!

– А где же Котька? – спросил, вставая, Маремуха. Его глаза загорелись. Он вышел из-за парты.

– Наверх побежал, наверх! – с волнением ответил Бобырь.

Он так волновался, что даже его веснушки побагровели.

Мы нашли Котьку в конце пустого коридора третьего этажа. Он шел из уборной к нам навстречу, заложив руки в карманы.

– Котька, послушай! – дрожащим голосом остановил его Сашка Бобырь.

– Чего тебе? – насторожился Котька.

– Котька, отдай «бульдог»! – сказал Бобырь.

– «Бульдог»? – встревожился Котька. – У меня его нет!

– Не обманывай, есть! – прохрипел Бобырь. – Он у тебя в кармане.

И в ту же минуту Котька прыгнул назад к окну. Наперерез ему бросился Петро и закричал:

– Хватай его за ноги!

Хорошее дело – хватай за ноги! Но ведь это не так просто, как думает Петрусь. Котька размахивает ногами так быстро и сильно, что подойти к нему невозможно. Спиной он отталкивает Маремуху, но тот крепко сжал Котькины руки и не отпускает. Григоренко кряхтит от злости, мотает головой, но вырваться не может.

– Да ну, хватай! Дай ему леща! Что вы боитесь! – подбодрил нас Петрусь.

В эту минуту мне удалось поймать Григоренко за ногу. Я крепко ухватил его за ботинок и потянул изо всей силы к себе. Бобырь понатужился и швырнул Котьку на пол, под самую печь, к ногам Маремухи. Теперь Григоренко нам не страшен. Сейчас мы его обыщем!

– Пустите, сам отдам, – сквозь зубы прохрипел Котька.

– Отдашь? – сидя верхом на Котькиных плечах, недоверчиво переспросил Бобырь.

– Отдам… Ей-богу, отдам, – пообещал Григоренко.

– А ну, пустите его, хлопцы! – приказал Бобырь и вскочил на ноги.

Не очень охотно мы выполнили это приказание. Помятый, взъерошенный Котька, не глядя на нас, медленно поднялся и отряхнул со штанов пыль. Потом он полез в карман и неторопливо вытащил «бульдог». Это был очень хороший револьвер – новенький, блестящий: видно, из него стреляли очень мало.