Аркадий Вайнер - Завещание Колумба

– Я бы хотел поговорить с Зацаренным, – сказал я, поздоровавшись.

– А он у себя сейчас. Шестая комната – пройдете мимо дежурной части, налево по коридору…

Из-за приоткрытой двери раздавался громкий голос:

– Нет, нет, Семен Петрович, вы это не понимаете… У нас для этого нет возможностей… Да, что страда – в милиции всегда страда…

Слова были круглые, отчетливые, точно разделенные между собой – цепочкой воздушных пузырей вылетали они из кабинета в сонную тишину пустого коридора и гулко лопались в неподвижном сумраке вокруг меня.

Я постучал и вошел в комнату, не дожидаясь ответа, – за столом разговаривал по телефону молодой капитан, и я удивился, что у такого юного блондинчика ярко выраженный командирский голос.

Он показал мне рукой на стул и зычно сказал в трубку:

– Нет, Семен Петрович, не могу, и не просите… Вы это не понимаете… На заметку возьмем обязательно, а практически пока обойдемся разговорами…

Я подумал, что от его голоса в телефонных проводах должно подскакивать напряжение. Юша Бутов сказал о нем интеллигентный милый человек, заместитель по розыскным делам Зацаренный.

Он бросил на рычаг трубку и поднял на меня голубые навыкате глаза.

– Слушаю вас… – И слова, как детские шарики, один длинный, а второй круглый, гулко ухнули надо мной.

– Моя фамилия Тихонов, я приехал из Москвы на похороны Николая Ивановича Коростылева и вот решил зайти к вам…

– Да, да, да, – закивал огорченно Зацаренный, – я в курсе дела. Очень печальная история. Уважаемый был человек. Только не знаю, чем мы вам можем быть полезны.

– Вы знаете о телеграмме, которую прислали Коростылеву?

Зацаренный на миг задумался, будто вспоминал, о какой телеграмме идет речь, потом сказал неопределенно:

– Да, я слышал об этой истории. Очень жаль, что такое еще случается в нашей жизни.

– А кроме человеческого сожаления по поводу таких прискорбных фактов, у вас нет каких – либо еще побуждений? – спросил я.

– Не понял, – шумно удивился Зацаренный, – что вы имеете в виду?

– Я имел бы в виду возбудить дело, например. Провести тщательное расследование, попробовать разыскать автора телеграммы.

Голубые выкаченные глаза Зацаренного полыхнули грустной усмешкой профессионала, обвыкшегося с человеческими горестями и умеющего отделить естественные эмоциональные всплески от разумно-прозаических условий жизни.

– Я вас понимаю, товарищ Тихонов, вашему горю сочувствую… Вы, видимо, близкий человек покойному?

– Близкий, – кивнул я. – Думаю, что был близкий…

– И мне понятно ваше справедливое желание наказать этого дурака, пославшего телеграмму… Но, к сожалению, это не в наших силах.

Органное рокотание голоса Зацаренного меня подавляло. Я робко спросил:

– Отчего же?

– Оттого, что смерть учителя Коростылева – я имею в виду общественный смысл – скорее напоминает несчастный случай, последствие стихийного бедствия, чем результат преступления…

– Очень интересная точка зрения, – заметил я.

– Боюсь, что нам надо признать этого неизвестного дурацкого хулигана чем-то подобным случайному удару молнии или упавшему с крыши на голову кирпичу, – развел руками Зацаренный, доверительно наклонился ко мне, и узкий луч заходящего в окне солнца ярко вспыхнул в голубой эмали университетского ромбика на правой стороне его мундира.

– Хочу обратить ваше внимание, – сказал я, – что ни молния, ни рухнувший кирпич не обладают злой волей. Иначе говоря, умыслом…

– В том-то и дело, – вздохнул Зацаренный. – Вы это не понимаете, что с точки зрения закона мы никогда не сможем доказать наличие умысла на убийство Коростылева у человека, отправившего телеграмму. Даже если допустить, что мы его найдем, а это весьма маловероятно, но и в этом случае он скажет нам, что просто хотел пошутить, что с него, дурака, возьмешь? Никогда такое дело через суд не пролезет, вернут его нам или прекратят совсем, а то и, глядишь, оправдают этого кретина, а нам в отчетность – брак!

– Боитесь отчетность испортить?

– Не боюсь! – отрубил Зацаренный. – А не хочу! Хорошая отчетность, с точки зрения демагогов, – забота службистов, карьеристов и бюрократов, а на самом деле хорошая отчетность – это зеркало нашей работы. И цифры в отчетности – отражение нашей жизни. Поэтому я и борюсь за хорошие цифры. У меня на сегодня три кражи не раскрыты и один грабеж, вчера в общежитии строителей драка приключилась – виноватых нет, сейчас на повестке дня непримиримый бой самогонщикам и алкоголикам. Вот это все реальные преступления, по которым я должен отчитаться. И за эту отчетность я болею и, как вы говорите, портить ее не хочу.

Я видел, что он устал от разговора со мной, а может быть, просто устал за день. Сегодня суббота, а он на месте. Вообще говорить таким гулким утробным голосом – это само по себе утомительная работа вроде целодневного раздувания мехов. Да я и не хотел заводиться.

– Мне приятно, что вы переживаете из-за нераскрытых краж и грабежа, – сказал я – но непонятно, почему вы решили заранее, что телеграмму учинил дурак, кретин или глупый хулиган, а может быть, злодей?

Зацаренный с досадой, пожал плечами:

– Я вам уже объяснял, что существует понятие юридической процессуальной бесперспективности. Закон предусматривает такие случаи. – Он с досадой ткнул в стопку книг на столе. – Статья 108 Уголовно-процессуального кодекса гласит: «Дело может быть возбуждено только в тех случаях, когда имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления». Недвусмысленно ясно! Это закон!

– А мне неясно, – спокойно ответил я. – В научном комментарии к статье 108 указано, что для возбуждения уголовного дела достаточны данные, свидетельствующие о наличии преступного события, хотя бы они и не содержали указания на конкретного виновника. Мне не изменяет память?

Зацаренный растерянно помолчал, потом вперил в меня свои голубые буркатые глаза:

– Вы, что – тоже юрист?

– Я тоже юрист. Я ваш коллега, старший оперуполномоченный МУРа…

Зацаренный засмеялся и спросил:

– Что же вы, коллега, цитируете комментарий со второго пункта? Там ведь, если помните, есть пункт первый. И подтверждает он мою правоту…

– Это почему еще?

– Потому, что там сказано: «Данные, свидетельствующие лишь об антиобщественных, но уголовно ненаказуемых поступках, не могут считаться основанием для возбуждения уголовного дела». Вот так…

Я слушал Зацаренного и все больше убеждался, что его голос так могуч и убедителен, потому, что возникает не как у нас всех – в маленькой гортани, а формируется мощным желудочно-кишечным трактом, где-то там глубоко, в неведомых словоносных недрах рождается эта звуковая стихия. Его речь была непохожа на мое жалобное колебание воздуха, это было неисчезающее дрожание эфира – это звучал величественный Лагос, имеющий массу и объем.