Аркадий Вайнер - Завещание Колумба

– Ах это вы оказывается, что ж, заходите коль пришли. – Посторонилась, пропуская меня в прихожую и на лице ее стыло неприязненное выражение.

– Здравствуйте, Клавдия Сергеевна Моя фамилия Тихонов. Прошу прощения за то, что пришел без приглашения, но очень уж мне хотелось поговорить с вами.

– Да знаю я – сердито кинула она.

Я обернулся в поисках вешалки – оставить куртку и увидел, что дверь изнутри стальная. И рама дверная вся коробка – стальная. Аккуратно проклеенная обоями под дуб.

Не замечая ее информированности о желании повидаться я сказал:

– Дверь у вас хорошая. Надежная.

– А у меня все хорошее, – серьезно ответила она. – Я вообще люблю так – чтобы получше и подешевле. По доходам по нашим по скромным.

Я засмеялся.

– Насчет получше – это понятно, а как подешевле выходит?

– Калькулировать надо уметь, – туманно сказала она, а потом великодушно пояснила. – В Москве зажиточные люди такие двери за полтыщи ставят некоторые из-за границы везут, а мне на ремзаводе нашем по наряду за полсотни сварили. И две бутылки за установку. Если вам понадобится, могу помочь.

Сказала и засмеялась издевательски и во всем ее снисходительном тоне в манере говорить со мной проступала нескрываемая мысль, что такой нищей гультепе как мне с покойным моим дружком и учителем Кольянычем не то, что стальная дверь не нужна, а на дверную задвижку тратиться глупо.

– Спасибо Клавдия Сергеевна за любезное обещание. Накоплю добра на стоимость такой замечательной двери и сразу вас попрошу.

Она осуждающе покачала головой.

– Вот так во всем! Простых людей милиция призывает надежнее обеспечивать сохранность жилищ чтобы ворам потачки не давать, а как самим на копейку разориться для укрепления общей законности – так вас нету.

Она проводила меня в большую комнату – гостиную столовую да и кабинет наверное ее домашний.

– Ко мне в дом Клавдия Сергеевна воры не полезут. Вы не волнуйтесь – я им потачки не дам.

– Что так – уважают они вас? Или красть нечего?

– Уважают наверное. Может быть, как раз потому, что красть нечего, а общую законность как вы говорите я другим способом укрепляю.

Она показала на зеленую плюшевую заводь югославского дивана.

– Вы садитесь, в ногах правды нету. Да и меня уж ноги не держат С утра – отоваривание ветеранов, вчера учетом замучили в четверг снятие остатков…

Она мягко выговаривала – «четьверг».

Богатое жилье. Обиталище человека, еще вчера бывшего бедным. И вдруг оказалось сразу много денег. И вещей. И все это надо было быстро собрать, притащить в эту квартиру, расставить, разложить, распихать по местам. Или без места. Некогда было раздумывать – место искать. Надо было вещи унести оттуда, где они были раньше, и собрать здесь.

Я оглядывался по сторонам и со стыдом вспоминал свой давний сон: вхожу к себе во двор, а навстречу ветер деньги несет. Кружатся на ветру, мчатся на меня купюры – нежно-сиреневые, как весенний вечер, четвертаки. И сочно-зеленые полсотни, похожие на молодую тополиную листву, хрусткую и клейкую. Я хватаю эти деньги и рассовываю их по карманам, за пазуху, тороплюсь изо всех сил – ясно ведь, что сейчас этот поток иссякнет, когда еще такая благодать повторится. И жалею в своем сумасшедшем стыдном сне, что бездна этих деньжат мимо меня пролетает, пропадает на улице…

Проснулся, как в тяжелом похмелье, – с испугом за себя, а Салтыкова не проснулась, ей все еще снится наяву мой глупый сон. Сидит напротив меня в глубоком мягком кресле, запахнув поглубже красивый белый халат со строгой этикеткой «Пума», смотрит мне прямо в лицо и строго спрашивает:

– Так о чем это вы со мной поговорить-то хотели?

– Я вас о многом хотел расспросить.

– Хотеть никому не запрещено, – сурово усмехнулась она. Лицо у нее было тяжело – красивое, и существовал в нем трудноуловимый перелив, как на цветных календариках, где рисунок меняется в зависимости от освещенности и угла зрения. Вот так же ее лицо ежесекундно меняло свой возраст – только что это была двадцатилетняя красавица девка, и вдруг безо всякого перехода смотрела на меня немолодая баба с запечатанным жестокостью сердцем.

– Так чего вам там про меня нарассказали? – спросила она равнодушно.

– А почему вы решили, что про вас должны были мне нарассказать? – поинтересовался я.

– Да городишко у нас такой, языки без костей. Им главная радость в жизни – о других посудачить, чужое бельишко перемыть…

– А вы не любите о других говорить, Клавдия Сергеевна?

– Я? – удивилась она. – Да по мне пропади они пропадом, мое какое дело. Я вообще о других говорю только то, что меня просили передать.

Она сказала это серьезно, и я понял, что это правда. Клавдия Салтыкова была непохожа на человека, тратящего время на сплетни.

Из спальни, оттолкнув неплотно прикрытую дверь, вышла маленькая кривоногая собачонка, пучеглазая, с лохматым хвостом, похожая на декоративную аквариумную рыбу. Деликатно процокав когтями по паркету, собака подошла к Салтыковой и трудно вспрыгнула к ней на колени. Клавдия потрепала ее ласково по спине и душевно поведала мне:

– Людям бы у нее поучиться не помешало. Это собачка «ши-пу», ей тыщи лет несчетные, а выжила такая мелкая тварь благодаря характеру – жадная, умная, трусливая и злая…

– А на кой вам, Клавдия Сергеевна, злая собачонка? – спросил я, вспомнив огромного Барса.

– Так это она с чужими злая, а со мной она ласковая. – Салтыкова сбросила ее с колен, и собачонка, отряхнувшись, покосилась на меня своими выпученными коричнево-кровавыми глазами и недовольно зарычала густым нутряным хрипом.

Салтыкова встала и пошла на кухню, а я принялся рассматривать небольшую картину в старой раме, висевшую на стене над сервантом. Хозяйка принесла кувшин и два стакана, налила в них сок, и стекло мигом вспотело холодной испариной.

Перехватив мой взгляд, Клавдия заметила:

– Это хорошая картина. «Деревенский праздник» называется. Художник Кустодоев. Слыхали небось?

– Кустодиев? – удивился я

– Может, Кустодиев. Вроде бабка эта говорила – Кустодоев. В прошлом году у старухи тут одной купила. Из «бывших» бабка. Сохранились у ней кой-какие вещички.

Зазвонил телефон. Салтыкова сняла трубку, недовольно ответила:

– Слушаю… Ну, я. Я, говорю… И что?.. Нет.. Ничем тебе помочь не могу… Не могу… У меня и так проверка за проверкой… Не знаю… – Она неожиданно усмехнулась, сказала зло – весело: – А у меня и сейчас такой проверяющий сидит… Да, дома, а, что такого – у меня время безразмерное, как гэдээровские колготки… Да ладно тебе!.. Если можешь – прости, а не можешь – не надо… Пока…

Бросила на рычаг трубку, походя ткнула кнопку выключателя телевизора, и в комнату влетел с экрана дельтаплан – лохматый стройный парень, гибкий и нежный, высоким страстным голосом пел о любви к своему дельтаплану, с которым они где-то под облаками летают.