Владимир Орлов - Происшествие в Никольском

И оттого, что Виктор Сергеевич старательно уговаривал себя не изменять холодному профессиональному благоразумию и не дурить, оттого, что он убеждал себя ни в коем случае не относиться к Вере с неприязнью, он в конце концов и почувствовал к ней именно неприязнь.

Сергей в Никольском не появлялся.

«Ну и слава Богу, – думала Вера, – хоть есть у человека соображение, обойдемся без сцен… Теперь, честное слово, легче стало…» Она и Нине это повторила.

– Так, сразу, – сказала Нина, – остыть ты к Сергею не могла. Я тебя знаю. Прогнала, наверное, по глупости и сгоряча.

– Мое дело, – сказала Вера мрачно.

– Конечно, твое. Еще чье же? Не Сергея же…

– Ну, давай, давай, сыпь соль на рану. Достань столовую ложку.

– Ты ж говоришь – тебе легче стало?

– А хотя бы и легче?

– Верк, ты на меня не дуйся, я ведь не ради каких глупостей… Хочешь, я сейчас же поеду, найду Сергея, все ему объясню, сюда приведу? Хочешь?

– Не надо! – испугалась Вера. – Ни в коем случае! Все. С ним все. Кончено – и все.

– Ну, посмотрим, на сколько тебя хватит.

– Я и тебя могу прогнать, – сказала Вера серьезно, – если тебе этого так хочется.

– И меня гони! В шею! Уж тогда тебе совсем легко станет. С крыльца спусти!

Тут Нина не выдержала, рассмеялась, нос свой, чуть расширенный книзу, сморщила, подсела к Вере, обняла ее.

– Ой, Верк, ну что мы с тобой, а? Ведь ничего не изменишь, и надо привыкать жить с этой поклажей… Все наладится, Верк… Праздники-то – они на каждой улице бывают, всему свое время!

– А может, мне с этой улицы съехать? – подняла голову Вера. – Может, на этой улице для меня никаких праздников уже не будет? Подальше из Никольского, куда глаза глядят, в тихое место, где меня никто не знает и знать не захочет?..

– Суда надо, Верк, дождаться. После суда и решать.

– Да, конечно… Суд – и тогда уж…

После недолгого молчания, после тишины, тягостной и горькой, Нина все же растормошила Веру, развеселила своей болтовней, даже заставила порассуждать о модах и на газетном обрывке, прямо поверх черных меленьких слов о горных пастбищах Сусамырской долины, нарисовала летящие контуры двух легких туник, рекомендованных «Силуэтом» к мини-юбкам и расклешенным книзу брюкам. «Надо будет тебя вытащить в Москву, – сказала Нина. – Можем просто погулять, подышать воздухом, можем сходить на выставку или на концерт. А то здесь прокиснешь, увянешь ведь…» Вера успокоилась, даже, казалось, благодушествовала и согласилась на самом деле съездить с Ниной в свободный день в Москву. А когда Нина ушла на работу, отстучали по вымытым доскам крыльца ее коричневые лакированные каблучки, уплыло к калитке бежевое с разводами платье из шелка, и только ландышевый запах польских духов остался в комнате, Вера вновь подсела к столику и стала рассматривать Нинины рисунки. И тут поняла, что о модных нынче туниках она думает с интересом, словно бы ничего и не случилось. «А ведь случилось, случилось!» – с тоской сказала она себе.

И после, где бы Вера ни была – в магазине ли, злом от жары, в вагоне ли бешеной электрички, на улице районного центра, за красными ли крепостными воротами Вознесенской больницы, – где бы она ни была, что бы она ни делала и как бы ни отвлекали ее хлопоты и люди, относившиеся к ней по-доброму и с пониманием, какими бы счастливыми ни выдавались минуты забвения – все это было ненадолго, все нынешнее оказывалось ей шелухой, шелуха опадала, а приходила тоска и уже окостеневшая, вечная мысль: «А ведь случилось! Случилось!..» Да, все в ее жизни уже случилось, все было – и позор ее, и разрыв с Сергеем, и все, все, все…

«Суд бы скорее», – думала Вера, находя в мысли о суде некое успокоение. Так ждала она раньше приезда Сергея, полагая, что приезд этот все в ее жизни изменит к лучшему. Теперь именно суд виделся ей рубежом надежды, что там будет, за этим рубежом, Вера представляла смутно, – скорее всего и вовсе ничего не представляла толком. Оттого, наверное, и надеялась на суд. Отчаяние, словно бы растворенное в ней, Вера стремилась извести работой, все выискивала и выискивала занятия для себя и в Вознесенской больнице, куда с охотой отправлялась по утрам, и дома – на огороде и на кухне.

Однажды, когда Вера окучивала картошку, долбила мотыгой землю между грядок, бурую, просушенную солнцем, словно бы солончаковую, подгребала ее к тщедушным кустикам, она услышала негромкий разговор. Вера выпрямилась и увидела на террасе каких-то людей, вроде бы женщин. Солнце било в глаза, и Вера не поняла, кто там пришел, – видимо, материны гости. Она вытерла лицо подолом сарафана и снова принялась бить мотыгой землю. Но минут через пять на крыльце появилась мать и окликнула ее.

– Чего еще? – спросила Вера недовольно.

– Вера, к нам вот пришли, – сказала мать.

– Кто еще пришел?

– Ну вот, знаешь, пришли… – Мать как-то мялась, и Вера по голосу ее чувствовала, что она волнуется. – Надо поговорить…

– Ты и поговори, – сказала Вера.

– Нет, и тебе надо. Они и к тебе пришли…

– А кто они-то?

– Ну, эти… Ну, знаешь… Иди, Вера, а? Надо… А то нехорошо выйдет…

– Вот еще удовольствие! – проворчала Вера и бросила мотыгу. – Гнала бы ты их!

Сказала это она так, на всякий случай, представить не могла, кого принесла к ним нелегкая, – впрочем, ей было все равно, видеть она сейчас никого не желала, даже Сергея, и ни за что бы не пошла в дом, заупрямилась бы и не пошла, если бы не почуяла в словах матери, в ее руках, опущенных нескладно, не только растерянность, но и испуг. И к ней-то, Вере, мать обращалась с крыльца без обычной резкости, а неуверенной в себе просительницей. Все это озадачило и насторожило Веру. Намыливая руки под краном, Вера покосилась на мать:

– Ну, и кто там?

– Сама увидишь, – сказала мать и улыбнулась странно, будто смущалась чего-то или никак не могла поверить в реальность появления в их доме именно этих гостей.

«Неужели отец вернулся?» – подумала Вера.

Нахмурившись, решительным шагом прошла она в комнату и там за столом увидала трех женщин. «Так, – сказала себе Вера. – Начинается». Женщины сидели в комнате хорошо ей знакомые – Елизавета Николаевна, мать Колокольникова, Зинаида Сергеевна Турчкова и приятельница Вериной матери Клавдия Афанасьевна Суханова, известная в Никольском хлопотунья по прозвищу «Сваха».

– Здравствуй, Верочка, – сказала Суханова, улыбаясь широко. – Что ж ты не здороваешься?

– Здравствуйте, – растерянно сказала Вера.

– Здравствуй, Вера, – услышала она от Колокольниковой и Турчковой.

– Присаживайся, Верочка, – сказала Суханова, – вот мы для тебя стульчик приготовили. Будь как дома.

Вера машинально опустилась на стул, а глянув в окно, увидела бабку Творожиху, топтавшуюся у калитки, цепкими своими глазами Творожиха тотчас же углядела Веру, и чуть не поклонилась ей со сладким выражением лица. Вера поморщилась презрительно и отвернулась. Дошлая колокольниковская родственница явилась, наверное, для поддержки делегации, а может, и сама по себе, из любопытства, лисий нюх притянул ее сюда.