Евгений Дубровин - Глупая сказка

– Боже мой… – простонала Мама. – Боже мой…

– Бога нет, – сказал Рис.

Мама села на стул и обхватила голову руками. Плечи ее задрожали.

– Ха, – сказал Рис. – Плачет. Из-за какого-то тряпья плачет. У меня Сердюков об асфальт фонарик грохнул, и то я ничего.

– Извинись, – торопливо сказала Бабушка. – Скажи Маме, что никогда не будешь есть шоколад, когда она гладит.

– Никогда не буду есть шоколад, когда она гладит, – с готовностью сказал Рис.

– Ты ведь любишь свою Мамочку? – опять торопливо спросила Бабушка.

– Само собой.

Я знал, что все Бабушкины маневры бесполезны. Мама могла простить что угодно, но только не порчу платья да еще накануне поездки в Южную Бразилию или еще куда там.

Вдруг Мама вскочила. Лицо ее пылало.

– Негодяй! – закричала Мама. – Хватит издеваться надо мной! Пришел тебе конец!

С этими страшными словами Мама пересекла комнату, схватила Риса поперек спины и утащила на кушетку.

– Ой-ей-ей! – завопил не своим голосом Рис. – Ухо! Она мне оторвала ухо! Ой-ей-ей! Кровь! Она до крови оторвала ухо!

Бабушка, до того нерешительно топтавшаяся за Маминой спиной, не выдержала последних слов и с криком:

– Ненормальная! Убьешь ребенка! – кинулась на Маму.

Маме, конечно, было тяжело сражаться на два фронта. Она отступила, тяжело дыша. Воспользовавшись этим, Бабушка тотчас же прикрыла Риса своим телом.

– Не трожь ребенка! – сказала она.

Мама прошлась по комнате, посмотрела в окно, потом вытерла пыль с малахитовой коробочки, где хранились ее стеклянные драгоценности, и сказала, очень спокойно:

– Вот что, Матрена Павловна. Так долго продолжаться не может. Вы изуродуете нам ребенка. Вы его уже изуродовали. А я стала психом.

– У меня есть один знакомый псих, – сказал Рис. – Петька Баулин.

Бабушка погладила его по голове.

– Ну что ж, внучек. Твою Бабушку гонят из этого дома.

– Я не гоню, Матрена Павловна, но другого выхода нет. Внука вы будете видеть лишь раз в неделю, по воскресеньям. Я решила твердо.

Проходя мимо меня, Бабушка задержалась.

– А мой сын ничего не скажет?

– Я считаю это разумным, – сказал я.

– Тогда всего вам хорошего.

Бабушка двинулась к выходу с большим достоинством. Сказалась привычка выходить из зала в президиум на глазах сотен людей. Она шла, гордо подняв голову, ступая твердо и уверенно.

– Денег я вам не дам, – сказала Бабушка, взявшись за дверь. – Вы не умеете с ними обращаться. Все деньги вы тратите на свои туалеты да развлечения, а ребенок у вас ходит разутый и раздетый. И вдобавок вечно голодный. Голодный ребенок – это самое последнее дело. Прощайте.

– Ба-бу-ля-я-я-я! – завопил Рис.

Бабушка приостановилась.

– Прощай, внучек. Выгнали твою бабушку. Ладно уж невестка. Сын… Бог вам судья, – сказала Бабушка. – Живите, как хотите. – И она вышла, осторожно прикрыв дверь.

– Баба! – крикнул ей вслед Рис. – Ночью я прибегу к вам!

– Становись в угол и будешь стоять там до глубокой ночи! – сказал я.

Ночью Мама плакала. Утром она уезжала в Москву, чтобы затем вылететь за границу, и плакать ей было никак нельзя, потому что кто же это уезжает за границу с заплаканными глазами? Но все же Мама не могла удержаться.

– И никакого выхода, – всхлипывала Мама. – По-настоящему видим его лишь в воскресенье. Разве его за это время воспитаешь? Твои родители… Днем и ночью вьются над ним… А теперь вот еще я уезжаю… Тебе на сборы скоро… Опять он с ними останется…

– Ну и останусь! Что такого? – раздался рядом голос.

Мама даже подскочила от испуга.

– Ты что здесь делаешь?

Оказывается, Рис в темноте прокрался в нашу комнату и спокойненько слушал весь разговор.

– За то, что пришел подслушивать, – сказал я, – будешь стоять в углу до утра.

– Я пришел попросить прощения. За то, что просят прощения, не наказывают.

– Надо было просить прощения раньше, а не прокрадываться… как обезьяна.

– Обезьяны не прокрадываются, а скачут.

– Марш назад в угол!

– Подожди, – сказала Мама. – Что ты привязался к ребенку? Ребенок пришел просить прощения. Сынок, что ты нам хотел сказать?

Рис вскочил на кровать, уселся на Мамины ноги и стал подпрыгивать.

– Я хотел сказать… Я хотел сказать…

– Поцелуй Мамочку. И Папочку тоже. Мамочка твоя завтра уезжает за границу. Она привезет тебе какую-нибудь игрушку. Хочешь пушистого мишку? Боль-шо-го пре-боль-шого…

– Хочу водяной пистолет. У Кольки есть, а у меня нет. Знаешь, какая сила! На пять метров бьет!

– Зачем тебе пистолет? Мишка пушистый, красивый…

– Ну и что, пушистый и красивый? Из него не выстрелишь.

От этого разговора у меня стали бегать по спине мурашки, как легкие электрические заряды.

– Я бы ему не мишку… – начал я, но в этот момент раздался телефонный звонок. Я глянул на светящийся циферблат стоящего рядом будильника. Было начало первого. По всей видимости, это был «тот» звонок, как говорила Мама, неизвестно от кого. Я вскочил быстрее Мамы, потому что у нее в ногах путался Рис, и побежал в прихожую, где стоял телефон.

– Алло! – закричал я в трубку. – Алло!

В трубке слышалось всхлипыванье.

– Плачьте громче! – посоветовал я. – Ничего не слышно!

– Я не могу заснуть, – пролепетали в трубке. – Я все думаю. Погубите вы ребенка…

Это была Бабушка.

– Конечно, – сказал я. – Он не протянет с нами и двух суток.

– Ты все смеешься, а мне не до смеха. Чем вы его кормили на ночь?

– Ничем. Он только что вышел из угла.

В трубке наступило молчание. Потом Бабушка закричала так, что зазвенела мембрана. Мама, которая уже давно прижималась ухом к моей щеке, чтобы узнать, с кем это я разговариваю глубокой ночью, даже отпрянула от визга мембраны.

– Я так и знала! – кричала Бабушка. – Бедный ребенок! Немедленно сварите ему манную кашу! Слышишь? Немедленно! Поклянись! Если ты не сваришь сейчас манную кашу, у меня будет инфаркт!

– Клянусь, – сказал я.

– Поклянись жизнью!

– Клянусь жизнью.

– Я буду ждать у телефона. Когда он начнет есть, поднеси к нему трубку. Иначе я не успокоюсь. Дай трубку Вере.

– Хорошо, – сказал я и пошел на кухню варить кашу. Все это я предвидел. Я знал, что именно этим кончится великое отречение Бабушки от любимого внука. Сейчас начнется второе действие – примирение Бабушки с Мамой. Медленно, но неуклонно в моей голове стал созревать план.

Когда я вернулся с кашей, переговоры Мамы с Бабушкой уже подходили к концу.

– Хорошо, Матрена Павловна, – говорила Мама. – Правильно. Забирайте. Я тоже думаю, что так будет лучше. Пусть поживет у вас. У моего ведь руки кривые. Разве он что сможет с ним сделать? Потом эти бесконечные соревнования (это, конечно, про меня). А за ним глаз да глаз нужен (это, разумеется, про Риса). Да, да, вы правы… Жестоковат… (про меня). Ему ласка нужна (про Риса). Ну, конечно, спортсмены, они все такие. Тем более у него скоро сборы, несколько дней все равно ничего не дают. Вы, Матрена Павловна, проследите, как он эти несколько дней питаться будет (неужели про меня?). Я ему денег оставила достаточно (про меня…). Но он к большим деньгам не привычный (Мама оставила мне сорок рублей), растранжирит, а потом начнет экономить, есть одну рыбу.