Аркадий Пинчук - К своей звезде

Юля рассказывала, что эта известная в прошлом спортсменка не на шутку занялась цветоводством, собрала уникальную библиотеку, много экспериментирует по выращиванию специальных трав для спортивных площадок, консультирует любителей, в дни рождений всем жильцам дома приносит букеты цветов.

Понаблюдав за ее работой, Ольга со слипшимися еще глазами пошла под душ и стояла, пока утренний сон бесповоротно не был смыт. Привыкшая к энергичному ритму жизни, она готовила завтрак и одновременно приводила в порядок себя. Косметику Ольга не жаловала, но иногда, когда ей хотелось выглядеть чуточку помоложе, она подкрашивала ресницы, накладывала очень легкие тени на веки и тонким, едва заметным слоем пудры покрывала лицо. Ее волосы все еще сохраняли свежий блеск и упругость.

Сегодня ей очень хотелось выглядеть молодой. Приглушенные голоса в доме, тихое позвякиванье чайных стаканов, волнующие запахи – все это разбудило в ней полузабытую радость причастности к семейному очагу, радость чувствовать себя матерью и женой. Утренний концерт по радио, составленный из песен послевоенных лет, усиливал ощущение праздника, и Ольга, наспех позавтракав и надев Юлины джинсы и спортивную безрукавку, окунулась в домашнюю работу. Она радовалась, что умеет быстро и почти профессионально все это делать, доходя до истины чисто логическим путем. Гудела стиральная машина, гудели пылесос и вентилятор над плитой, гудели в воздухе самолеты.

Праздник улетучился с приходом Алины Васильевны. Боль всколыхнулась, как осевший ил в тихом карьере. И впервые пришло тревожное ощущение непоправимой ошибки. Она взяла такси и поехала на аэродром. Ждать до вечера не было сил. Но у ворот, где стояла толпа женщин, она поняла – ее боль, ее тревога в этой ситуации насквозь фальшивы. И если Чиж ее здесь увидит, в его душе кроме досады ничего не шевельнется.

Вернувшись домой, она собралась и уехала в Ленинград.

Когда Большов подвез Чижа к дому, тот, не вылезая из машины, попросил:

– Подвези к госпиталю.

Если дежурит Олег, можно будет подробнее об Алине разузнать, в палату заглянуть. Да и самому давление померить не помешает.

– Приехали, Павел Иванович…

Чиж поблагодарил Большова и прошел в госпиталь. Вахтер его знал, он с готовностью поздоровался, открыл замок вертушки. «Домой все-таки надо было заехать», – укорил себя Чиж, но подумал, что Юля давно дома, и успокоился.

Снова он заволновался, когда увидел Юлю у дежурного ординатора. Булатов встал, подал Чижу стул, пододвинул пепельницу.

– Здесь можно подымить. Как вы себя чувствуете, Павел Иванович?

– Видите, вполне прилично. Как Новикова?

– Спит. Мы ей сообщили.

– Взглянуть бы…

– Нельзя, Павел Иванович. Давайте я вам кардиограмму сделаю. Давайте, давайте… До пояса раздевайтесь и на диванчик.

Чиж посмотрел на Юлю.

– Мама уехала, – сказала она, – какая-то комиссия прибыла в институт.

– Ну и прекрасно, – сказал Чиж, снимая куртку. «Мелькнуло ясное солнышко и закатилось за горизонт». Стало почему-то досадно, и осколок незамедлительно тронулся с места, заставив затаить выдох. «Паразит, – выругался Чиж, – мало что сидит в теле трудового народа, так еще и спокойную жизнь себе требует!»

Развернув на столе бумажную ленту, Булатов быстро пробежался глазами по изломанным следам самописцев и вышел в коридор.

– Ты видела ее? – спросил Чиж у Юли.

– Да. У нее какой-то синдром. Я забыла.

Вернулся Булатов. С ним вошла медсестра, держа перед собой стерилизатор.

– Укольчик вам сделаю, Павел Иванович.

– Нет-нет, – решительно отмахнулся Чиж и даже шагнул назад.

– Здесь я приказываю, Павел Иванович, иначе вызову санитаров и мы вас оставим в госпитале. Не до шуток.

– Папа, – с укором сказала Юля, – ты как маленький.

– Сговорились… – сказал Чиж и начал снимать рубашку.

Когда они шли домой, Юля крепко прижалась к отцу и сказала:

– Олег мне сделал предложение.

– А ты? – спросил Чиж.

– Сказала, подумаю.

– А он?

– Спросил, долго ли буду думать.

– А ты?

– Пока не надумаю, сказала.

– И все?

– И все… Мне еще учиться сколько, диплом защищать.

– Причина серьезная.

– Хороший он человек, прекрасный врач, но…

– Что мать сказала? – перевел Чиж разговор на другую тему.

– Ничего не говорила. Расстроенная уехала. Сказала только, что мы все трое психи ненормальные.

– Значит, так и есть. Она ученая, ей виднее…

В это же самое время Федор Ефимов подымался по лестнице подъезда, где он снимал по договору комнату. На лестничной площадке третьего этажа под его дверью на разостланной газете сидела с сигаретой в руке молодая женщина. На коленях у нее лежал портативный магнитофон, тихо отбивающий ритм знакомой мелодии. На шаги она повернула голову и вскинула руку в приветственном жесте.

– Ура! Все-таки ты живой!

– Катя?

– Не ожидал? Конечно, не ожидал. Меня никто нигде не ожидает. А я решила – хоть до утра буду сидеть, но дождусь. Соседи твои уже раз пять на чай приглашали. – Она встала, убрала газету и магнитофон в сумку, подставила для поцелуя губы.

Ефимов чмокнул ее и обнял за плечо.

– Приятная неожиданность, Катерина. Честное слово.

– Ну, если приятная, тогда все в порядке. Я ведь думала, выгонишь. Тем более что после Нины явилась.

Ефимов уже открыл дверь и впустил Катю в коридор. Услышав про Нину, он замер, забыв включить свет.

– Где у тебя выключатель? – спросила она.

– Ах да, – он нажал клавишу, и под потолком зажглась тусклая лампочка.

– Свет, как моя жизнь, – сказала Катя. – Я ее видела в толпе возле аэродрома. Бабы тут у вас вышколенные. Как по команде примчались. Зрелище, я тебе скажу, жуткое. Хорошо, что ты на мне не женился. Я бы, наверное, каждый день стояла под воротами.

– Нина знала, что ты здесь?

– Стану я выставляться. Я на чем приехала, на том и уехала. Даже из такси не вышла, когда ее увидела.

– Садись, располагайся. Я чай приготовлю.

– Насиделась под дверью. Есть хочу. И мочевой пузырь на пределе. Извини, я, когда голодная, хулиганить начинаю.

Ефимов открыл банку шпрот, поставил печенье, халву, бутылку шампанского. Больше у него в доме ничего не было.

– Печенье со шпротами?.. Под шампанское?.. Все снобы лопнут от зависти, когда расскажу. Нет, Ефимов, ты неповторим. Я не зря тебя люблю с детского сада.

Они взяли бокалы.

– За любовь! – сказала Катя и жадно выпила все до капельки. – Тебе Нина рассказала про своего? – спросила Катя, дожевывая печенье со шпротами. – Нет? Ну, тогда и я молчу.

– А что у них случилось, Катя?

– Отвечаю: случилась – трагедь. По вине ее мужа погибла лаборантка. Я уже консультировалась у юриста. Ковалеву по совокупности статей могут до десяти лет дать. Так что Нинка твоя очень скоро будет свободной.