Аркадий Пинчук - К своей звезде

– А ну, извиняйся, мразь, – прошипела она, – иначе проткну твое поганое горло! Ну!..

Ошеломившие всех напор и решимость Юли были такими неукротимыми, что он дрогнул и сполз на корточки.

– Юля, что ты? – бросился к ней Чиж. Он, вероятно, подумал, что его дочь уже осуществила свою угрозу, но парень залепетал о том, что он не собирался никого оскорблять. Его дружки, двое их было или трое – Юля не заметила, настороженно ждали развязки.

– Только так с ними и надо, – сказала какая-то женщина из очереди, и все, кто до этого безразлично отнесся к хулиганской реплике наглого юнца, вдруг объединились в своем гневе:

– Распоясались!..

– Молодец девка!

– В милицию их, подонков!

– Что позволяют себе…

– И вино им продают…

Ребята дернули пострадавшего за руку.

– Тебе говорили – идем пешком… А ты полез… Пошли.

До самого дома Чиж и Юля молчали. Лишь однажды он посмотрел ей в глаза и, тряхнув головой, улыбнулся. Юля весело засмеялась в ответ.

– Если бы мне кто-нибудь сказал, что ты способна на такие подвиги, – смеялся Чиж уже дома, – не поверил бы ни за что. Ну, Юля…

– А кто меня воспитывал? – парировала она. – Пожинай плоды.

Помолчав, она серьезно сказала:

– За тебя, папка, я любому бандиту перекушу глотку, как овчарка. Не успеет и пискнуть. А вот за себя…

Чиж обнял Юлю, прижал ее голову к плечу и тихо сказал:

– Все равно я счастливый человек… Еще не знаю, как это будет, но не я первый и не я последний ухожу из авиации… А боль пройдет. Должна пройти… Все проходит.

– Я и сама не знала, что я такая отчаянная, – призналась Юля и решительно предложила: – Давай-ка, папуля, поработаем. Ты почитай, а я над курсовой покумекаю.

Она пыталась углубиться в работу, но мысли ускользали, не хотели за что-либо цепляться. Юля пыталась представить себе новую жизнь на Севере.

В том, что она туда поедет, сомнений не было. Во-первых, срок трудового соглашения у нее истекает только через год, а во-вторых… Конечно же, из-за Муравко. Она уже не представляет, как можно прожить хотя бы один день, не увидев его глаза, не услышав голоса, от которого вздрагивает сердце. Вдали от него жить она уже не сможет.

Юля видела, как отец за кухонным столом что-то писал. Он уже несколько листов скомкал и выбросил в мусорное ведро. Юля прошла в кухню, вроде за ножом, и через плечо Чижа посмотрела, что он пишет. Бросилось в глаза слово «Рапорт». А дальше строчки были торопливо-мелкие; они не умещались на бумажном листе и загибались у правого среза вниз, как струи из садовой лейки.

И боль отца вдруг передалась Юле. Она обвила сзади его шею, прижалась к колючей щеке и почувствовала почти забытое детское желание выплакаться. Не сопротивляясь ему, она уткнулась носом в шею отцу, вздрогнула, сглотнула сдавивший горло комок и дала волю слезам. Ни о чем не спрашивая ее, Чиж только гладил волосы дочери, промокал платком глаза и тихо приговаривал:

– Это хорошо… Это надо иногда… Поплачь, маленькая…

Ему казалось, что плачет не Юля, что слезы текут не из ее глаз, а рвутся из его измученного сердца. Дать бы им сейчас возможность излиться, и кончились бы все страдания. Проклятый кусочек стали не выбирал дороги, шел напропалую поперек груди и резал все живое. В сознании сидела только одна мысль – не поддаваться боли, выстоять. Он даже прикрикнул на себя: «Разве можно такую слабину давать? Распустил ты, братец, нюни. Хватит, возьми себя в руки!» И боль вдруг сразу отпустила. Словно почувствовав это, Юля всхлипнула в последний раз и затихла.

– Иди умойся и спать, – сказал ей Чиж. – Утро вечера мудренее.

– Не сердись на меня, – попросила Юля. – Обидно стало.

– Бывает, – сказал он и осторожно поднялся. Металл не шевельнулся. Видно, на сегодня сделал свое дело, выдохся. Чиж скомкал последний вариант рапорта и решил, что завтра утром напишет этот документ безо всякой лирики. Лаконично и ясно. «В связи с выслугой установленных законом сроков прошу уволить меня в запас». И вся тут лирика. Рапорт, он и в Африке рапорт.

Он уже лежал в кровати, когда Юля вошла с подносом, на котором дымился густо-коричневый стакан с чаем.

– Выпьешь? – спросила она.

– Пожалуй. – Чиж приподнялся и поставил поднос поверх одеяла на ноги. Юля села на стул боком к спинке, на которой висел китель. Прямо под ее рукой оказалась Золотая Звезда. Юля шевельнула ее, и четко отграненный золотой слиточек тяжело закачался на золотом кольце.

– Что ты чувствовал, когда тебе вручали эту Звезду? – спросила Юля. – О чем думал?

– Что чувствовал – уже плохо помню, – отпивая чай, сказал Чиж. – А что думал – помню хорошо. Я думал – вот бы порадовался за меня Филимон Качев! И очень жалел… Да, именно жалел, что в ту минуту его не было уже в живых. Мне нужна была его оценка, его похвала, его радость.

– А все остальные, они разве не поздравили тебя?

– Поздравлений было много, но как бы тебе сказать… Вот когда ты надеваешь новое платье… В первую очередь хочешь показаться в нем перед теми, кто тебе дорог. А что о нем говорят прохожие на улице, тебе безразлично. Так или нет?

– Ну, ты сравнил…

– Может быть, я не прав. Но думается мне, что свою радость человек оценивает в основном глазами только тех людей, которых знает, которые знают его. И свое горе тоже. Если бы мы научились свои переживания рассматривать на фоне галактики, они бы показались нам настолько мизерными и недостойными внимания, что мы тут же бы забыли о них. Но мы не научимся этому никогда.

– Что же человеку надо для счастья?

– Надо, чтобы о нем хорошо думали, отмечали его достоинства, а это зависит от того, в какой степени он нужен людям. Чем полнее эта степень, тем человек счастливее.

– Ты берешь общественную сторону, – не успокаивалась Юля. – А личная?

Чиж улыбнулся:

– И личная. Если ты знаешь, что он тебя любит, что ты ему необходимее всего на свете, значит, ты счастлива. Но какой бы огромной любовь ни была, она все равно не дает человеку полного счастья. Мало ему этого. Ты знаешь, от какого корня происходит слово счастье?

– А ты знаешь?

– Знаю. Когда люди жили еще племенами и вместе ходили на мамонта, каждый из них после охоты получал свою со-часть. Чем больше коллективная добыча, тем больше личное сочастье. Улавливаешь связь? И еще. В общинах делили справедливо. Большую со-часть получал тот, кто больше других рисковал, ловчее действовал, больше брал на себя груза. Большее со-частье принималось как награда. Человек очень радовался, ибо знал, что он нужен соплеменникам. Они ценят его. А если мамонта не удалось убить, все остаются без счастья. Так что личное от общественного неотделимо, дочка.

Он проснулся от монотонного шелеста дождя. Прислушался и понял: такой дождь не кончается сразу: если зарядил, то надолго. Часы показывали половину пятого, но спать уже не хотелось. Чиж включил настольную лампу, взял с полочки купленную на днях небольшую книжицу о великом зодчем Петербурга Бартоломео Растрелли, раскрыл ее. Судьба архитектора, его характер, логика творческого поиска – все это увлекло Чижа, и он потерял контроль над временем. Вдруг пришла радостная мысль – сколько теперь он сможет прочесть подобных книг!