Аркадий Пинчук - К своей звезде

Он понял, куда ему надо сейчас пойти. К Владимиру Ивановичу Красуле, в класс авиационных тренажеров. Красуля надежный хлопец, он правильно поймет Чижа. В свое время он исповедался перед командиром: летать нельзя, а из полка уйти не могу. Уволили его с должности комэска и посадили заведовать тренажерным хозяйством. Тогда здесь была одна кабина и несколько шкафов, начиненных электроникой. Теперь уже две кабины, приборные щиты, стена шкафов, телеустановка с экранным хозяйством, различные имитаторы, агрегаты питания и еще столько всякой всячины, что впору снимать научно-фантастическое кино.

– Полетаем, Павел Иванович? – вопросом встретил Чижа Красуля. – Давненько вы к нам не заглядывали. А мы тут новый аппарат смонтировали. Красавец!..

Перед Чижом стоял почти полный фюзеляж нового самолета. Срез за кабиной был прикрыт свисающим от потолка занавесом, и возникала иллюзия, будто за брезентом стоит весь самолет.

– Имитаторы – высший класс. Забываешь, что сидишь в тренажере. – Красуля лихо включал на прогрев многочисленные тумблеры щита управления. По тону голоса, по движениям его рук Чиж безошибочно почувствовал, с какой преданностью Красуля относится к своей работе. А был многообещающим летчиком, командиром эскадрильи. И вдруг – гипертония… Нашел призвание здесь, в тренажерном классе с глухо зашторенными окнами.

– Полетаешь в этой ступе, – кивнул он на тренажную кабину, – и душа становится на место. На каком полетите?

– На новом, – преодолевая подступившую робость, сказал Чиж. Понимая рассудком, что «полет» в тренажере будет всего лишь ловкой подделкой, справиться с волнением он не мог. – Не боги горшки обжигают.

Он повесил на вешалку фуражку и надел плотно охвативший голову шлемофон.

– По какой программе полетим?

– По самой длинной, – сказал Чиж, – мне спешить некуда.

– Перехват на «потолке» с перенацеливанием на малоразмерную цель и бой в районе аэродрома.

– Годится. – Чиж привычно залез в кабину, защелкнул замки парашютных ремней, подключился к бортовой рации. Чего-то ему не хватало…

– Володя, у тебя перчатки есть? – не мог он голыми руками держать ручку.

– Есть, Павел Иванович, – полез в ящик стола Красуля, – не вы первый. Некоторые без защитного шлема не могут. Тоже вон держу.

– Дай-ка и шлем, – попросил Чиж. И когда надел его и натянул перчатки, сразу почувствовал себя уверенней. Рука сама нащупала необходимые тумблеры, кнопку рации.

– Я «ноль тринадцатый», запуск!

– «Ноль тринадцатому» запуск! – отозвался в наушниках Красуля.

И Чиж уверенно нажал кнопку запуска. Остро звякнули храповики турбины, и Чиж всем телом почувствовал, как она начала раскручиваться в чреве фюзеляжа, которого не существовало. Но имитаторы настолько правдиво воспроизводили звуки и вибрацию, что Чиж почти сразу попал под их гипнотическое действие и напрочь забыл об условностях. Колпак захлопнут, темнота, лишь ровно фосфоресцируют циферблаты многочисленных приборов.

Посмотрев на тахометр, Чиж проверил тормоза, закрылки, рули, включил фару и увидел перед собой тускло высвеченную рулежку со щербатыми шестиугольниками бетона.

– Я «ноль тринадцатый», подрулить?

– Разрешаю «ноль тринадцатому» подрулить.

Чиж прибавил обороты и отпустил тормоза. Самолет качнулся и двинулся к старту, вздрагивая на стыках бетонных плит. Чиж почувствовал, как его заполняет смешанное чувство тревоги и счастливой гордости. Это всегда бывало с ним, когда после месячного отсутствия он возвращался из отпуска в полк. Казалось, что за эти дни что-то забыто, потеряны навыки, но во время провозного контрольного вылета он убеждался в надуманности своих тревог, и тогда оставалось только одно чувство – счастливой гордости.

Да, он всегда гордился своей принадлежностью к небу и оттого, что даже в мыслях служил ему самозабвенно, был бесконечно счастлив.

Вот и взлетно-посадочная полоса. Ровная, стремительная, упирающаяся прямо в горизонт.

После списания Чиж не единожды пытался вспомнить в деталях свой последний вылет, но память будто намеренно не хотела отдавать этой тайны, приберегая ее для какого-то особого случая. А вот сейчас воскресила перед ним весь полет до мельчайших подробностей. Запахи керосинового перегара, авиационных лаков, прохладу осеннего ветра и уют самолетной кабины с ее скупым пространством. Он будто вновь ощутил, как могучая турбина, заглатывая максимально возможные порции горючего, мощно подхватывает на острие тяги многотонный аппарат и, словно играючи, выносит его за несколько секунд на такую высоту, откуда звезды кажутся ближе, чем земля.

Да, это был обычный пилотаж в зоне. Боевые развороты, петли, полупетли, бочки, горки и прочие фигуры из пилотажной программы летчика-снайпера, или, как его именуют по традиции, летчика-аса.

Это раскованное купание между небом и землей, когда вокруг тебя во всех плоскостях и направлениях вращаются горизонт и звезды, города и тучи, когда наваливается перегрузка и вдавливает тебя с беспощадной силой в сиденье или подвешивает на привязных ремнях, сдерживая и дыхание, и работу сердца; блаженство скорости за звуковым барьером и органической слитности с самолетом, предчувствие скорой встречи с землей – это счастье, Чиж был уверен, ведомо только тем, кого однажды и навсегда окрестило небо.

– Я «ноль тринадцатый», разрешите взлет?

– «Ноль тринадцатый», взлет разрешаю! – Голос Красули был строг и весел. Он догадывался, что сейчас испытывает Чиж, более двух лет не подымавшийся в небо. – Счастливого полета, «ноль тринадцатый»!

Рукоятка сектора газа скользит за максимал, и Чиж явственно представляет, как из черного зева сопла с бешеной скоростью вырывается острый язык спрессованного пламени, сопровождаемый громом извергающегося вулкана. Отпускай тормоза, и после короткого разбега небо примет тебя и понесет над лоскутными коврами полей, застекленными змейками рек, паутиной серых дорог, рассекающих на части зеленую пену лесов. Отпускай…

Нахлынувшие чувства переполняли Чижа. Побежавшая на экране взлетно-посадочная полоса словно распрямила стремительным дуновением слежавшиеся за спиной крылья, и они, упруго наполнившись встречным потоком, разорвали притяжение земли. Мышцы плеч напряглись до предела, и проклятый металл сорок пятого года злорадно полоснул по живому.

Вся в солнечном свете, с распущенной косой, по гальке черноморского берега бежала заплаканная Ольга. В ее синих от южного неба глазах металась растерянность, губы испуганно дрожали. На покатых шоколадных плечах в непросохших капельках воды искрились лучами частички полуденного солнца, тонкие пальцы напряженно комкали резиновую шапочку. В ее голосе, лице, фигуре, во всех движениях было столько неподдельного горя, что Чижу захотелось упасть на колени, обхватить эти родные ноги и просить самыми ласковыми словами прощения.