Николай Островский - Рожденные бурей

– Я что-то этого не слыхал.

– Уйди с глаз, противный.

Олеся отвернулась. Андрий не знал, как помириться с ней. Он чутьем понял, что Раймонд пришел сюда не на свиданье. Олеся тогда вела бы себя иначе.

– Закурить с горя, что ли? – грустно сказал он и полез в карман за табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще раз прочел: «Приказ командующего вооруженными силами государства Польского на Волыни…»

– Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает? Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?

– К отцу нельзя – у него гости. Дай сюда! – Олеся взяла из его рук листок.

Приказ был напечатан по-польски и по-русски. Быстро просмотрев его, Олеся повернулась к Андрию:

– Не ходи за мной, я сейчас вернусь… – И побежала к дому.

Андрий повеселел. Дела, видимо, поправлялись. Повернувшись спиной к ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.

В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:

– «Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в крае принадлежит штабу легионеров».

– Видали? Залез на Украину и командует именем польского народа! – возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.

– Интересно их спросить, когда они у польского народа спрашивались? – порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.

– «Параграф второй. Объявляю в городе осадное положение. Хождение по улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.

Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего на то разрешения. Лиц, уличенных в агитации против командования и вновь организованной власти, приказываю расстреливать на месте».

– Ого!

– Сразу видать волчью хватку!

– Ничего себе «власть польского народа»!

– А этого самого польского народа боятся как черта!

– «Параграф четвертый. Предупреждаю, что каждый насильственный захват кем-либо личных владений граждан Польского государства или их имущества будет считаться грабежом, и с захватчиками будет поступлено, как с бандитами».

– Ага! Вот с этого бы и начинали!

– Народа что-то не видать, а вот помещичий арапник налицо, – прогудел Чобот.

– Про землю еще помалкивают, чтоб народ не бунтовать. Время терпит зима… – сказал Воробейко.

– А владения что, по-твоему? – обернулся к нему Щабель.

– Продолжаю читать:

– «Параграф пятый. Объявляю набор добровольцев-поляков во вновь формируемые части. Каждый доброволец полудает полное содержание, обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц».

– А дальше что там? – не терпелось Ковалло.

– Дальше? «Командование будет вести беспощадную борьбу с большевиками, как с самыми опасными врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с разбором дела в двадцать четыре часа».

– Это уж для нас специально!

– У них недолго наживешь на белом свете!

Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.

– Кто это у них такой скорый? – спросил он. Раевский посмотрел на подпись.

– Полковник Могельницкий.

На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.

– Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?

Чобот угрюмо сопел, засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах. «Хороший подобрался народ».

Серьезные рабочие лица. Немножко угрюмые. Щабель не по летам суров. Воробейко о чем-то грустно задумался. Щабель и Воробейко не знали, что Ковалло, Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только один Раевский был его представителем.

Раевский подошел к хозяину.

– Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.

– Добре, сейчас скажу.

– Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, – предложил Раевский.

Олеся подбежала к Птахе.

– Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.

Когда шли в гору, она сказала решительно:

– Ты с Раевским должен помириться, иначе я с тобой – никуда! Не был бы ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.

И побежала к будке.

– Пойдемте в город, Раймонд. Батько сказал, надо посмотреть, что там творится. Ваш отец остался у нас, будет ждать. Сюда придет Воробейко. – И, пока подходил Андрий, добавила, волнуясь: – Птаха вам наговорил чепухи, но он все же парень хороший. Вы на него не сердитесь! Ну, пошли!

Птаха шел и разговаривал, как будто между ним и Раймондом ничего не произошло. На вокзале раздалось несколько выстрелов. Тревожно загудел паровоз, но как-то сразу смолк, и стало тихо.

– Андрий, ты был в городе? Что там творится? – тревожно спросила Олеся.

– А черт его знает! Видал отряд кавалеристов. Около городской управы кучка фендриков [10]с винтовками. Одного узнал – Сладкевича, адвоката сынок. Нацепляли себе белых орлов на шапки… Все больше гимназистики. Потеха!

На железнодорожных путях было безлюдно. Деповские ворота закрыты.

Что-то угрожающее было в этом безлюдье. За несколько шагов до выхода на мост, перекинутый над станцией, из-за угла товарного склада навстречу им шмыгнула какая-то фигура. Это был австрийский полицейский. Он шарахнулся было в сторону, но вид троих его успокоил. Задыхаясь и оглядываясь, он крикнул им на ломаном польском языке, махнув рукой на север:

– Вы там не видали вооруженных людей?

– Нет, – ответил Раймонд, единственный из троих говоривший по-польски.

Полицейский кинулся бежать к водокачке. Но Птаха вдруг подставил ему ножку, и солидный шуцман [11]со всего размаха плюхнулся на землю. С такой же быстротой Андрий оказался верхом не нем. Как ни барахтался тот, но выбраться из цепких рук парня не мог.

– Раймонд, тягни у него левольвер! Да живее!

Раймонд наклонился к полицейскому и, торопясь и волнуясь, расстегнул кобуру и вытащил из нее револьвер. Птаха быстро отскочил от полицейского, не забыв выхватить из ножен широкий тесак, и встал в оборонительную позу.

Раймонд вертел в руках отнятый маузер, не зная, что с ним делать.

Все произошло настолько быстро, что Олеся не успела опомниться. Полицейский вскочил на ноги. От испуга и бешенства его нижняя челюсть дрожала. Но решительный вид Птахи не позволял и думать о сопротивлении.

– Ну, а теперь тикай! Нажимай на пятки! – И Андрий выразительно махнул в воздухе тесаком по направлению на север. – Не понимаешь? Ну, как там по-вашему – махен драпис к чертовой матери!

Раймонд спрятал револьвер в карман. Тогда полицейский стал поспешно уходить от них, поминутно оглядываясь. Пройдя несколько шагов, он расстегнул пояс и бросил ненужные теперь кобуру и ножны. Андрий пошел и поднял их. Засунув в ножны тесак и, довольно улыбаясь, возвратился назад.