Лев Славин - Наследник

Из соседней комнаты прибежала Марфа Егоровна. Услышав мужские голоса, она там припудрилась, сделала брови.

– Вот внучек, – коротко сказал дедушка.

– Сереженька, – воскликнула радостно Марфа Егоровна, какая неожиданность! А я думала – погромщики. Хотите чаю? Вы устраиваете у нас позицию? Скажите: скоро с этим будет покончено? Здравствуйте!

– Здравствуйте! – сказал я, испытывая неловкость от прикосновения к умытой женской руке.

Марфа Егоровна приписала это действию свой красоты.

– Я же вам бабушка, – сказала она, кокетничая, – ну, скажите – бабушка.

– Бабушка, – пробормотал я, растерявшись. Красногвардейцы у окна захохотали.

– Марфа, – сказал дедушка, – не валяй дурака. Он красный. Он за социальную революцию.

– Сережа, вы революционер? – тоном нежного упрека протянула Марфа Егоровна. Она произносила «рэвольюсионнэр».

– Дура, он большевик, – нетерпеливо сказал дедушка.

Но Марфа Егоровна не разбиралась в партийных окрасках. Она повторяла с бессмысленной кокетливостью под грохот рушащихся стен Кремля:

– Вы рэвольюсионнэр?

В дверях показался слесарь.

– Ну что же ты? – сказал он неодобрительно и пошел дальше.

Загрохотали орудия. С Кремлевской стены валился кирпич. Ворота треснули и растворились.

– Ура! – закричал я и прыгнул в окно. Красногвардейцы – за мной.

Отовсюду – из Иверского проезда, с Никольской, из Торговых рядов – бежали наши. Мы вбежали во двор. Юнкера кидали винтовки, поднимая руки. Кремль был взят.

Я пошел медленно на завод Тильманса на Пресне. Мне сказали, что там будет митинг. По дороге я спрашивал у встречных, что слышно в других районах. Никто толком не знал. Стамати, усталый, сходил с трибуны. Я бросился к нему.

– Ну что? – сказал я.

Он протянул мне бумагу.

«Боевой приказ», – прочел я. И дальше: – «Враг сдался. Все наши условия приняты. Признана власть Советов. Мирные условия вырабатываются. Позиций не ослаблять. Быть настороже».

– Володька! Ура!

– Сережка, ты рад?

– Вопрос! Ну, а дальше что?

– Масса работы, – сказал Володя, нахмурившись.

Он потащил меня к столику. Там сидел рабочий и записывал. Вокруг теснилось много народу.

– Володька, – сказал я, беря его под руку и конфиденциальным шепотом, – как ты думаешь, мы долго продержимся?

– Идем записываться, – ответил Володя и снова потащил меня.

– Нет, подожди, Володя, – продолжал я, – то есть я знаю, социализм будет. Но цифры – ты подумай: например тысяча девятьсот тридцатый год, двенадцатилетний партийный стаж, Шестнадцатый съезд партии. Цифры я не представляю себе. Это грандиозно! А ты?

– Ну, – пробормотал Володька, – начались рассуждения.

Он подтолкнул меня к столику.

– А куда здесь, собственно, записывают? – спросил я.

– В отряд – на Украину – для борьбы с белыми.

Я взял перо и после фамилии Стамати и Степикова написал «Сергей Иванов» – угловатыми буквами и с жирным взлетающим росчерком, который я выработал с прошлого года, прочитав в книге по графологии, что такой росчерк обозначает характер твердый, кипучий и предвещающий славу.

1930