Евгений Дубровин - Дивные пещеры

– Из кассы…

– Значит, государственные?

– Государственные…

– Вот видишь, Костя. Ты сам признался, что брал из кассы государственные деньги.

– Только тысячу, – сказал Костя безнадежным голосом.

У шофера теперь был не только хищный взгляд, но и движения стали хищными, осторожными, как у кошки, когда она услышит поскребывание в темном углу.

– Только тысячу?

– Да… Только тысячу…

– А остальные не взял?

– Остальные не взял.

– Оставил в сейфе?

– Нет… Они лежали на столе… у кассира,

– На столе у кассира?

– Да.

– И ты их не взял?

– Мне было не до денег. Я о них не думал.

По наглому лицу шофера пробежало подобие улыбки, как дальний отсвет сухой молнии.

– Ну вот что, Костя… Как тебя уменьшительно зовут?

– Зачем вам?

– Ну, скажи, скажи, не таись…

– Костыриком… – пробормотал младший бухгалтер.

– Ну вот что, Костырик… Давай дернем коньячку. А? Хорошая идея. Ей-богу, хорошая,

– Мне не хочется… Я уже выпил… немного. Мне далеко ехать.

– Ну, ну, не ломайся… Костырик. – Петя налил младшему бухгалтеру полный фужер коньяку, протянул теперь уже с явственной улыбкой. – Пей, не жалей. Я еще сбегаю. Здесь недалеко. Ради такого гостя… Я не гордый, сбегаю… А ты здесь побудешь. Я не ревную, хотя ты и показал себя большим донжуаном. Ишь как моего Лютика с ходу в автобусе закадрил.

– Я не кадрил…

– Ладно, ладно, не будем ворошить прошлое. Так давай тяпнем за встречу. Ты не представляешь, как я мечтал с тобой встретиться.

Шофер, прищурившись, смотрел на младшего бухгалтера почти с нежностью, как смотрят на драгоценность. Продолжая смотреть, Петя на ощупь налил себе коньяку и выпил, так и не спуская с младшего бухгалтера взгляда.

– Ну-ну, Костырик. Или ты брезгуешь мной?

Костя отхлебнул коньяк, как суп. Шофер не настаивал. Щеки его покраснели, а бритая голова еще больше побледнела и усеялась потом.

– Значит, ты не взял деньги со стола?

– Я уже вам рассказывал… У меня, понимаете, было в некотором роде свидание… Объяснение в любви… наподобие объяснения… Мы повздорили, и я взял тысячу назло.

– Взял назло?

– Ну да… Так бывает… Чтобы позлить,

– Чтобы позлить?

– Я же вам сказал.

– Чтобы позлить?

Костя промолчал.

– Значит, чтобы позлить?

Шофер выпил еще и совсем налился кровью.

– Ты хотел позлить? – спросил он шепотом.

– Да, – тоже почему-то шепотом ответил Костя.

– А ну хватит ломать комедию! – Любин муж вдруг трахнул темным кулачищем по столику. Затряслась посуда. Один фужер наклонился, немного побалансировал на ножке, как эквилибрист, и грохнулся на пол. Петя не обратил на этот факт внимания.

– Я и не думал… – Костя придержал свой фужер рукой. – Я вам всю правду…

– Говори, куда спрятал деньги, падла!

Шофер стал наклоняться к Косте. Из кухни прибежала Люба.

– Что случилось? Петя, помни, тебе нельзя волноваться. У тебя же давление! Договоритесь мирно. Ведь можно же мирно, – Люба вытерла ладони о фартук. – Я вам сейчас шницели принесу. У меня шницели уже готовы. Такие вкусные шницели получились. И водочка у меня холодная есть. Сейчас плохо пить коньяк – жарко.

Жена подошла и погладила мужа по голове.

– Ишь распетушился, дурачок…

– Ладно, неси шницели, – отмякнул Петя. – И водку давай. В самом деле, лучше холодную пить… Давай, Костырик, по-хорошему. Значит, так… Ты мне даешь двадцать тысяч, а себе оставляешь девять… ну и копейки бери, я не мелочный. Правда, по-божески? Учитывай, что у меня семья, а ты пока холостой. Я бы мог и больше взять с тебя, ну да я человек справедливый. Затем так… Я даю тебе новый паспорт и отправляю в горный аул к Любиному братцу. Учти, не из гуманных соображений, а по причине того, что, будучи схваченным, ты продашь меня. А мне, учти, хочется жить на эти денежки в свое удовольствие. Уловил? Ну так говори быстрей, где спрятал деньги. А, Костырик?

– Не брал я денег… Только эту тысячу…

– Ты их в Петровске спрятал или здесь?

– Честное слово не брал. Только эту тысячу.

Шофер прищурился.

– Ну, не хочешь говорить по-доброму, Костырик, не надо. Скажешь по-иному. По пьянке все равно проболтаешься.

Петя налил полный стакан водки, пододвинул к бедному Минакову.

– Пей. Но только до дна.

– Я не могу… Я никогда стаканами..,

– Пей, кому сказал.

– Может быть, постепенно…

Шофер нахмурился.

– Пей, падла! Быстро! До дна!

Костин мучитель взял со стола хозяйственный нож и поднес его к горлу Минакова.

– Ну!

Минаков поднял стакан дрожащей рукой. Нож щекотал ему шею.

– Ну смелей, милый Костырик. Смелей, мальчик.

Младший бухгалтер выпил большими глотками резкую холодную жидкость. Дыхание у него прервалось, В голову заколотил огромный молот. Лицо шофера перекосилось, как в кривом зеркале,

– Вспомнил?

– Я никогда… Я только тысячу…

Послышались далекие булькающие звуки.

– Пей еще.

Костя выпил.

– В лесу под деревом? В земле у речки? В старом доме? В Пещерах? Ну?

Костю вырвало. Теряя сознание, он повалился набок. Последнее, что Минакав услышал, были слова Любы:

– Куда его теперь? На чердак нельзя, там соседка белье сушит…

Ревизор Леонид Георгиевич Токарев шел долго. Только часа на два он дал себе отдых, когда наткнулся на камень, на который иногда капало с потолка. Леонид Георгиевич облизал камень языком, и ему стало немного легче: после выпитого коньяка нестерпимо хотелось пить,

Токареву не было страшно. Он знал, что подобные пещеры по берегам рек не бывают очень большими. Люди брали отсюда известняк на строительство, и они не могли бесконечно долго вгрызаться в глубь горы. Скорее всего камень выбирался вдоль воды, так его было легче транспортировать. Ну пусть он будет идти еще полсуток. Полсуток – это ерунда. Он выдержит. А потом обязательно попадется выход. Лишь бы не свалиться в какой-нибудь колодец. Поэтому Леонид Георгиевич шел медленно, осторожно пробуя пространство впереди себя ногой.

Было абсолютно темно. Токарев раньше даже и не представлял себе, что в природе существует такая абсолютная темнота. Ни звезд, ни отсветов далекой воды. Страшная, мертвая темнота…

И тишина. Тишины Токарев боялся больше, чем темноты. Облачная ночь, темная комната, погреб – все-таки к этому мы привыкаем с детства. Тишины же полной там, наверху, не бывает. Скрип дерева, возня укладывающихся на ночь птиц, гудки электрички, шум ветра, плач ребенка, чмокание утолявшей жажды земли после прошедшего дождя…

Леонид Георгиевич ждал галлюцинаций. Он знал, что нельзя долго одному пробыть в полной темноте и тишине без галлюцинаций.

И вскоре он услышал за собой шаги.

Леонид Георгиевич остановился, прислушался. Шаги тоже остановились. Ревизор сделал шаг. Шагнул и тот, сзади.