Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

– Ну. Не знаю. Господи, я тебе спать не даю. Пошел бы лучше да вскрыл себе…

– Послушай меня минуточку, – сказал седой. – Во-первых – я серьезно, ну? – ляг в постель и расслабься. Налей себе добрый стакан на сон грядущий, залезь под…

– На сон грядущий! Ты издеваешься? Господи, да я целую кварту вылакал за последние два часа, язви ее. На сон грядущий! Я так нализался, что не могу…

– Хорошо. Хорошо. Тогда ложись, – сказал седой. – И расслабься – ты меня слышишь? Скажи-ка мне. Сидеть и изводиться – ну что тут хорошего?

– Ну, я знаю. Я б даже не волновался, елки-палки, но ей же нельзя верить! Ей-богу. Ей-богу, нельзя. То есть можно, но лишь покуда… я даже не знаю, покуда что. А-а-а, да что толку? Я уже совсем рехнулся.

– Ладно. Не будем, ну? Не будем. Сделай доброе дело – попробуй взять и на все это наплевать, а? – сказал седой. – Поди разбери, может, ты делаешь… я честно думаю, ты делаешь из…

– Ты знаешь, что я делаю? Знаешь, что я делаю? Стыдно сказать, но ты знаешь, что я делаю почти каждый вечер, язви его в душу? Когда прихожу домой? Хочешь узнать?

– Артур, послушай меня, это не…

– Секундочку подожди – я тебе расскажу , черт бы его побрал. Да я изо всех сил стараюсь не проверять чуланы в квартире, богом клянусь. Каждый вечер прихожу домой и так и жду, что там прячется целая толпа ублюдков. Лиф те ры. Курье р ы. Легавые…

– Хорошо. Хорошо. Давай попробуем полегче, Артур, – сказал седой. Он резко глянул вправо, где на краю пепельницы была пристроена сигарета, зажженная чуть раньше. Только она, очевидно, погасла, и он ее не взял. – Во-первых, – сказал он в трубку, – я уже много, много раз говорил тебе, Артур, что вот тут ты и совершаешь самую большую свою ошибку. Знаешь, что ты делаешь? Хочешь, я тебе скажу? Ты из кожи вон лезешь – я серьезно, ну?.. Ты просто из кожи вон лезешь, чтобы себя извести. Вообще-то тем самым ты даже подби ва ешь Джоани… – Он умолк. – Тебе дьявольски повезло, что она такая чудесная девчонка. Я не шучу. А ты за ней не признаешь ну никакого вкуса – или мозгов , елки-палки, коли об этом речь…

– Мозгов! Ты смеешься, да? Да нет у нее никаких мозгов, язви ее! Она животное!

Ноздри седого раздулись – судя по всему, он очень глубоко вдохнул.

– Мы все животные, – сказал он. – Если вдуматься, все мы – животные.

– Черта лысого. Я тебе не животное. Может, я дурак и засранец, сукин сын двадцатого века, но никакое не животное. Ты мне давай не это. Я не животное.

– Слушай, Артур. Это нас никуда не…

– Мозги. Господи, ты бы знал, как это смешно. Она же считает себя интеллектуалкой. Вот что самое смешное, живот надорвешь. Читает страницу театральных рецензий, смотрит телевидение, пока совсем не слепнет, – и вот она уже интеллектуалка. Знаешь, на ком я женат? Хочешь знать, на ком? Я женат на величайшей из живущих несостоявшихся, неоткрытых актрис, романисток, психоаналитичек и вообще неоцененных знаменитых гениев Нью-Йорка, язви их в бога душу. А ты не знал, а? Господи, это так смешно, что хоть глотку себе режь. Мадам Бовари Колумбийских курсов самообразования. Мадам…

– Кто? – раздраженно спросил седой.

– Мадам Бовари записалась на курсы Ценителей Телевидения. Боже, если б ты знал, как…

– Будет, будет. Ты же понимаешь, что это нас ни к чему не приведет, – сказал седой. Повернулся и показал девушке двумя пальцами у рта, что ему нужна сигарета. – Во-первых, – сказал он в трубку, – ты же просто дьявольски разумный парень, а такой бестактный, что дальше некуда. – Он выпрямился, чтобы девушка у него за спиной дотянулась до сигарет. – Я серьезно. Это влияет на твою личную жизнь, влияет на твою…

– Мозги. Ох господи, сдохнуть можно! Боже всемогущий! Ты когда-нибудь слышал, как она о ком-нибудь говорит – о мужчинах, в смысле? Когда случай выпадет, сделай милость – попроси ее кого-нибудь тебе описать. Она о каждом мужике, которого увидит, говорит «ужасно привлекательный». Даже самый старый, мерзейший, сальнейший…

– Ладно, Артур, – оборвал седой. – Это ни к чему нас не ведет. Ни к че-му. – Он принял у девушки сигарету. Девушка зажгла две. – А кстати, – сказал он, выпуская дым через ноздри, – как ты сегодня справился?

– Что?

– Как справился сегодня? – повторил седой. – Ну, как дело прошло?

– Ох боже. Не знаю. Паршиво. Две минуты до моей заключительной речи, и адвокат истца, этот Лиссберг, втаскивает чокнутую горничную с охапкой простыней – улики, все в клопиных пятнах. Господи!

– И что? Ты проиграл? – спросил седой, затягиваясь еще раз.

– Знаешь, кто заседал? Засранец Витторио. Бочку на меня катит, что ли. Я даже рта раскрыть не успеваю, как он набрасывается. Ему и слова не скажи. Невозможно.

Седой повернул голову – посмотреть, чем занимается девушка. Та как раз ставила между ними пепельницу.

– Так ты проиграл, что ли? – спросил он в трубку.

– А?

– Я спрашиваю, проиграл?

– Ну. Вот собирался тебе рассказать. На вечеринке не получилось – в этом бедламе-то. Как ты считаешь, Младший взбеленится? Мне, конечно, до фонаря, но как ты думаешь? Взбеленится?

Левой рукой седой аккуратно выложил столбик пепла с сигареты на край пепельницы.

– Не думаю, что так уж непременно и взбеленится , Артур, – спокойно сказал он. – Но велика вероятность, что и не слишком обрадуется. Ты знаешь, как долго мы обихаживали эти три клятых отеля? Сам старик Шэнли начал все…

– Да знаю я, знаю. Младший мне все это уже раз пятьдесят излагал. Красивее сказки я в жизни не слышал. Ладно, ну проиграл я это чертово дело. Но, во-первых, я не виноват. Сначала этот псих Витторио меня изводил весь процесс. Потом эта кретинка горничная начинает совать простыни, все в клопиных…

– Никто и не говорит, Артур, что ты виноват, – сказал седой. – Ты спросил, не кажется ли мне, что Младший взбеленится. А я тебе просто честно высказал свое…

– Я знаю – это я знаю… Не знаю. Какого черта. Может, опять в армию пойду. Я говорил?

Седой снова повернул голову к девушке – быть может, показать, как он терпим, какой он даже стоик. Но девушка не увидела. Она только что перевернула коленом пепельницу и пальцами быстро собирала пепел в кучку, чтобы легче было сгрести; глаза ее обратились на него мигом позднее, чем нужно.

– Нет, не говорил, Артур, – сказал седой в трубку.

– Ну вот. Могу. Пока не знаю. Мне, естественно, это не слишком нравится, и если можно будет избежать, я никуда не пойду. Но, может, и придется. Не знаю. По крайней мере, забвение. Дадут мне касочку и стол побольше, да еще сеточку от комаров красивую – и все будет…

– Мне бы хотелось вбить тебе в эту твою голову хоть какой-то здравый смысл, мальчик мой, – вот чего бы мне хотелось, – сказал седой. – Ты же дьявольски… ты вроде бы разумный парень, а я слышу какой-то детский лепет. И я говорю это совершенно искренне. У тебя куча какой-то ерунды копится, как снежный ком, и, черт возьми, ты больше ни о чем не можешь думать, ты абсолютно не способен…