Седжал Бадани - След сломанного крыла

— Где же ты жила? — Джия явно увлечена. — Должно быть, переезжать с места на место очень тяжело.

— Оно того стоило, — говорит Соня. Она избегает наших испытующих взглядов. Повертев в руках льняную салфетку, она складывает ее в идеальный квадрат. — Ради фотографий.

— Тебе уже давно следовало приехать домой, — мамин голос звучит тихо и все же заглушает нашу болтовню. — Твои путешествия завели тебя слишком далеко, — она иммигрировала из Индии в Америку больше четверти века назад, но до сих пор говорит с легким акцентом.

— Такая у меня работа, — спокойно произносит Соня.

— А когда ты не работала? Где ты жила тогда? — Мама вытирает рот салфеткой.

За столом возникает ощутимое напряжение. Соня бросает на меня неуверенный взгляд. Внезапно я снова вижу перед собой маленькую девочку, съежившуюся от страха, но уверенную в том, что покрывало на нашей кровати защитит ее. Девочку, которая смеется лишь для того, чтобы не заплакать.

— Сейчас, по крайней мере, она дома, — говорю я. — Это главное, не так ли? — не дожидаясь ответа, я зову: — Элоиза!

Ее голова показывается в дверном проеме.

— Пожалуйста, принеси нам десерт.

Она приготовила гулаб джамбу. В детстве Соня очень любила эти жареные пшеничные шарики, пропитанные сахарным сиропом, и обычно съедала по крайней мере полдюжины, пока мама их готовила.

Я начинаю убирать со стола. Эрик немедленно встает с места, чтобы помочь, как и Радж, муж Марин. Радж весь обед молчал. Он обычно говорит очень мало, предоставляя Марин направлять разговор туда, куда она пожелает.

— Давайте за десертом обсудим завтрашний визит к папе, — я осторожно складываю тонкие китайские тарелки в стопку и передаю Эрику, чтобы он отнес их на кухню. — В часы посещения к нему могут пройти только два члена семьи за раз, но я уверена, что доктор сделает исключение ради особого случая.

— Как он? — Соня смотрит на свои сложенные руки. Оба мужчины и Джия на кухне, за столом остались только мы: три сестры и наша мать.

Прежде чем я успеваю ответить, Марин говорит:

— Он в коме, — ее голос лишен эмоций. — Доктор говорит, что его состояние очень плохо.

Я вздрагиваю, представив себе отца на больничной койке: он лежит под капельницами, проткнутый трубками, которые позволяют ему жить. Каждое утро я еду навестить его, и с каждым разом мне все тяжелее. Но, поскольку я любимая дочь, вернуть отцу любовь, которую он дарил мне, — мой долг, и я выполняю его с благодарностью.

— Ожидается ли, что он выйдет из комы? — Соня нашла точку опоры. Она смотрит прямо на Марин. Двое равных обсуждают сложившуюся ситуацию. Глядя на них, я замечаю их поразительное сходство. Обе мои сестры хорошо образованны, сосредоточены на своей карьере. Ни одна из них не собирается извиняться за свой жизненный выбор, и не важно, задевает это кого-нибудь или нет. Они обе красивы, но не стремятся себя приукрасить. Они — мои сестры, но как часто я раздумывала в детстве: может, я — единственная настоящая дочь в семье, а они только притворяются? Им, словно падчерицам, никогда не дозволялось забыть свое место: в нескольких шагах за пределами семейного круга.

— Удивлена, что тебе есть до этого дело, — Марин сидит, откинувшись на спинку стула, и смотрит на Соню, словно оценивая ее заново.

Я обнаруживаю, что занята тем же. Ведь на самом деле мы действительно незнакомки, хотя и росли в одном доме. Даже несмотря на пережитые испытания, общего у нас немного. Со временем мы научились держать свои секреты при себе, а не делиться ими. Такова наша закалка, что и требуется от правильно воспитанной индийской женщины. С детских лет мы привыкли не распространяться о своей сердечной боли, о своем отчаянии, иначе окружающие могли подумать о нас плохо.

— Почему? — спрашивает Соня и выпрямляется на стуле. Она не дает слабины и не попросит прощения за свой побег.

— Потому что тебе не было до этого дела много лет.

Инстинкт требует, чтобы я призвала их к перемирию. Будто именно я обязана убедить обеих, что нет смысла ссориться. Но, прежде чем я успеваю вмешаться, начинает говорить Соня. Услышав ее слова, я закрываю глаза и чувствую, как непрочные нити, связывающие нашу семью, начинают расплетаться.

— Я могу сказать то же самое и о тебе, — выпаливает она. Ее горечь со временем стала более острой. — Я не помню, чтобы ты покидала отчий дом с сожалением, когда ушла от нас в двадцать один год.

— Я вышла замуж, — возражает Марин. — И я вернулась.

— Я тоже вернулась, — резким жестом Соня прекращает полемику и поворачивается ко мне. — Известно, почему он впал в кому?

— Это неважно, — говорит мама, опередив меня. Она смотрит на Марин и Соню, посылая им молчаливую мольбу: «Довольно! Хватит». Меня мама вознаграждает улыбкой за мой всегдашний ровный доброжелательный настрой. Дочь, которая не доставляет беспокойства. — Как есть, как есть. Мы должны сосредоточиться на будущем, — она встает, своим видом показывая, что не желает новых препирательств. — Если отец не выйдет из комы, нам придется готовиться к кремации, к развеиванию его праха.

— А если выйдет? — я должна задать этот вопрос. Я не оставляю надежды, хотя понимаю, почему мать ее оставила. — Что тогда?

— Тогда все пойдет по-старому.

Я проверяю замок на входной двери и включаю сигнализацию. При свете красной мигающей лампочки я обхожу свой темный дом, поправляя диванные подушки, и ставлю на место стулья в столовой. Элоиза прибрала квартиру и ушла несколько часов назад. Вскоре ушли и остальные. Соня уехала домой с мамой, а Марин и Радж — с Джией. Мы договорились встретиться завтра в больнице.

— Все прошло отлично, — Эрик неслышно подкрадывается ко мне. Его галстук развязан, а волосы слегка растрепаны. Мужу неожиданно позвонили, и он только что закончил разговор. — Даже с учетом некоторых обстоятельств.

Он целует меня в шею, для удобства отодвинув волосы в сторону, потом начинает массировать мне плечи, и из груди невольно вырывается стон. Медленно, очень медленно Эрик проводит пальцами по моей спине. Его руки спускаются на бедра, и он притягивает меня к себе.

— У тебя сейчас овуляция?

Уже четыре года Эрик мечтает о ребенке. Дважды он был уверен, что я беременна, и я видела его разочарование, когда у меня начинались месячные. Он вырос в сиротском приюте и хочет большую семью. Он влюбился в наш дом с пятью спальнями и купил его специально для того, чтобы растить в нем детей. Мы потратили три месяца на переделку комнаты внизу в детскую. Она стоит пустая, ожидая крика ребенка.

— Да, — говорю я, хотя он уже знает ответ. Эрик помнит мой график лучше меня. Мои овуляционный и менструальный циклы в соответствующем порядке. Я возвращаюсь мыслями к семье: