Луи Арагон - Орельен. Том 2

Откровенно говоря, Орельена мало интересовал Менестрель. Речь шла о Поле Дени, хотя никто не назвал его имени. Поль Дени остался для Орельена раной, вдвойне жгучей даже теперь, когда его уже не было на свете. Возможно, это было недостойное чувство. О Беренике ему еще удавалось не думать, но смерть Дени до сих пор мучила его. Слишком уж нелепая гибель, — отсюда такая горечь, потому-то и нельзя этого забыть.

— Ты бы видел, дядя, как мосье Бедарид приводил ко мне мосье Пфистера. А вопросы! Просто противно слушать… в конце концов щенки Менестреля с их расследованиями не так уж отличаются от этого психолога… Тошно даже. Когда я подумаю, что этот Сикр де Фредерик связался с вдовой Персеваль! Курам на смех… Но скажи мне…

Орельен сконфуженно замолчал.

— Говори же, не стесняйся! — подбодрил его Блез.

— Ну, так вот… я подумал… Тебе она, Береника, не пишет?

— Как же, написала раза два-три. Ничего особенного не сообщает. Просто пишет, чтобы поблагодарить, дать о себе знать. О тебе ни слова. Как-то раз написала о муже: «Люсьен держит себя изумительно…» — и больше ничего.

Орельен задумался. Какая-то тяжесть лежала у него на душе. Что-то такое, что он устал носить один. Что передумывал тысячи раз. О чем необходимо было сказать другому… Хотя бы дяде Блезу. Он оглянулся на тетку — ее присутствие немножко смущало, хотя… Впрочем, ничего тут худого нет… просто интимное признание. Ну да ладно, не все ли равно в конце концов!

— Ну, так вот, — начал он и помолчал. — Ну, так вот: в вечер своей смерти мальчишка Дени мне рассказал… лучше бы он тогда придержал язык! Этими словами он себя выдал с головой… Подумать только, как могла она так довериться этому сопляку. Нет, женщины просто сумасшедшие.

— Не смей хаять женщин! — взвизгнула тетя Марта.

— А ты не перебивай, — сурово заметил Блез.

— Что ты начал говорить, сынок? У меня такое впечатление, будто ты вертишься вокруг да около…

— Я? Нет… Просто потому, что… эта возмутительная фраза… хотя, возможно, мальчик солгал…

— Да не томи ты нас.

— Простите. В вечер своей смерти… Не знаю даже, как зашел об этом разговор… Словом, Береника ему сказала… Должно быть, они лежали в постели… Простите, тетя!

— Да что же это такое! — воскликнула тетя. — С каких это пор ты стал со мной церемониться? Значит, ты говоришь, она была его любовница?

Орельен густо покраснел под загаром. Он медленно повторил:

— Она вдруг ему сказала… думаю, что он точно передал ее слова… во всяком случае, так он выразился в разговоре со мной: «Ты не можешь даже представить себе, как это чудесно, когда у мужчины обе руки целы».

Он замолк, потом пробормотал про себя: «Ты не можешь себе представить…» Сердце его болезненно сжалось. Дядя покачал головой. Эта фраза его покоробила. Да и на любого она произвела бы такое же впечатление. Все трое молчали, хотя и чувствовали, что надо сказать что-то. Склоны гор отливали в лучах солнца как стаи ящериц. Дядя произвел губами неопределенный звук, что-то вроде: «Брр, брр», — и озадаченно поскреб переносицу. Лицо у него было совсем морщинистое, и к давнишним веснушкам добавились еще темные пятна неровного загара.

— Да, — буркнул он, — только такой пошляк, как твой Дени, способен рассказывать подобные вещи!

Тетя положила на колени круглые пяльцы с зажатым в них вышиванием и воскликнула:

— Ох, уж эти мне мужчины! Нет, вы только послушайте наших красавцев! Ну и лицемеры! А я считаю, что бедняжка совершенно права, — это же так естественно! Да что вы на меня в самом деле уставились… Раз в жизни женщина сказала что-то прямо, без обиняков, и вы тут же начинаете вопить и возмущаться… А если бы я вам сказала, что я считаю, вернее, считала, самым упоительным в мужчине, а? Не строй, пожалуйста, такой физиономии, Блез! Я уже давно забыла, что в свое время мне казалось самым упоительным в мужчине!

Дядя дипломатически переменил разговор. Тетя способна такое брякнуть… а ведь Орельен, в конце концов Орельен воспитан совсем в ином духе!

— Кстати, я получил письмо от мосье Арно… да, кажется, Арно, если не ошибаюсь, насчет Института…

Дядя не добавил — «Института Мельроз» и бросил боязливый взгляд на тетю Марту, которая усердно трудилась над своим вышиванием, бормоча себе поднос, что, будь она на месте этой Береники, она бы уж… Дядя пододвинул свой стул к стулу Орельена.

— Ничего не понимаю, чего этот Арно от меня хочет?.. Но у меня такое впечатление… повторяю, впечатление, что у них там не ладится…

Это «не ладится» касалось непосредственно и Орельена, который обратился в банк с просьбой перевести ему ежемесячную сумму; переводов на Австрию не принимали… и дело затянулось; во франках ему не выплатили, а выплатили в кронах, обменять их пришлось исходя из даты отправки, так что, когда он получил деньги на руки, то сумма оказалась самая ничтожная: ведь крона падает, да еще как падает. Словом, обворовали не хуже, чем на большой дороге.

Официант, пришедший за грязной посудой, обратился к ним на слишком уж безукоризненном французском языке:

— Не желают ли господа заказать себе еще какое-нибудь блюдо?

Они улыбнулись. Сразу чувствуется иностранец.

Только много позже, когда они уже вернулись в Инсбрук, дядя Амберьо решился наконец задать вопрос, который, очевидно, давно жег ему губы:

— Скажи-ка, малыш, тебе очень больно? Ведь все уже кончено, надеюсь…

— И я тоже… Я никогда об этом не думаю. Или очень-очень редко. Даже странно, как легко исцеляешься… Никогда бы не поверил… Не вспоминаю больше, и все тут… — Орельен помолчал, потом добавил: — Но стоит заговорить об этом, и тогда, действительно, боль возвращается… Это, дядя, как мелкие осколки снаряда, которые хирург не считает нужным вынимать; пациент преспокойно разгуливает с ними, и вдруг в один прекрасный день прикоснешься…

Дядя деликатно кашлянул.

— Прости, пожалуйста, я не должен был поднимать этот разговор…

— Нет, почему же, весьма полезно время от времени отдавать себе отчет в истинном положении вещей. В иные дни хоть на крик кричи… ведь я о ней ничего не знаю…

— Почему ты ей не напишешь?

— А вдруг она не ответит? Не желаю подвергаться таким испытаниям, своими руками навлекать на себя беду… Да к тому же, это поставило бы вновь все под вопрос, все бы во мне всколыхнуло… Я и сам не знаю, чего хочу. В сущности, малыш Дени нас окончательно разлучил.

— Ты не можешь простить ей, что она имела любовника?

— Да, не прощаю… ведь я создан по образу и подобию всех прочих, — простил бы, если бы он остался жить… но эта смерть… Главная помеха это то, что Поль Дени умер… умер из-за нее… И мне кажется, я не имею права…

— Какие глупости! Ты сам этому не веришь! Совсем наоборот, раз он умер…