Александр Тараданкин - Последняя вода

— Да. Это моя фамилия. В паспорте указано правильно. Я вам уже говорил. Имя и отчество — Александр Михайлович.

— Допустим. И вы утверждаете, что ваши родители умерли в Германии?

— Да, утверждаю.

— Ну хорошо, продолжайте.

Михайлов не случайно переспросил Воробьева. Именно в этом месте, как ему показалось, прозвучала какая-то фальшь. Что его насторожило, он и сам, пожалуй, не объяснил бы. Тут срабатывали многолетний опыт, интуиция.

Умышленно несколько раз возвращаясь к этим вопросам, следователь чувствовал фальшь, может быть, в подчеркнуто твердом ответе, в том, что нарушитель уж очень хотел убедить его: «Я Воробьев, и никто иной». Неужели это играет какую-либо роль в его теперешнем положении, когда с самого начала, казалось, он взял курс на откровенность и даже не скрывает, что он действительно агент и забрасывался на территорию СССР с определенной целью?

— Потом я попал в Мюнхен, — продолжал Воробьев, — устроиться на работу долго не удавалось. Встретил русского по имени Виктор, фамилии сейчас не припомню. Он рассказал мне, что познакомился с одним американцем, который предлагал ему помощь. Проще говоря, он прямо сказал мне тогда, что завербован в шпионскую школу, что получил задаток. Предложил и меня, если я желаю, познакомить со своим «шефом». Но я, конечно, отказался, потому что считал Россию своей родиной.

— Вы говорили, что неплохо помните Россию?

— Да, я ведь и в школе в России учился. А потом, когда нас угнали, моя мать прививала мне любовь к России. Мы всегда с ней говорили по-русски, доставали русские книги, журналы. По-немецки-то я не очень… Мама столько мне рассказывала о русских березах, и вообще…

Михайлов не перебивал рассказ.

— Потом я стал воровать. Как и что? Лазил по карманам. Да, по карманам, и вообще брал все, что плохо лежит. Надо же было на что-то существовать. Попал в полицию. Вернее, попадал я туда несколько раз. А однажды после отсидки снова встретил Виктора. Он был хорошо одет и смотрел на меня свысока. «Подумай, — сказал он, — не пожалеешь» — и назначил мне встречу через три дня. Я не спал ночь, другую, меня мучили сомнения, угрызения совести, но я уже начал колебаться. Поймите, я не мог больше жить как бездомная собака и при следующем свидании согласился встретиться с американцем. Кстати, его почему-то звали «Василий». Описать приметы?

— Нет, пока не надо. Продолжайте.

— «Василий» вскоре дал мне новое имя — Георгий Мюллер. Приказал привыкнуть к нему. Потом я попал в школу. Да, забыл. Перед этим меня отвезли на конспиративную квартиру и сфотографировали со всех сторон. Затем изучали особыми аппаратами. Мне сказали, что эти аппараты определяют степень правдивости моих ответов и даже мои мысли, когда я говорю «да» или «нет». Описать приборы?

Михайлову уже не раз приходилось слышать об этих орудиях запугивания вербуемых, но он утвердительно кивнул головой. Рассказывая, Воробьев вроде бы обретал спокойствие, даже уверенность, руки его уже не дрожали, красные воспаленные глаза смотрели прямо в лицо следователю — видимо, хотел подчеркнуть свою искренность.

— Значит, вы выдержали испытание? — спросил следователь, когда Воробьев закончил.

— Да, выдержал. Один парень потом убеждал меня, что эти их аппараты — чепуха. А парень этот был у них на хорошем счету и знал много. Им просто люди нужны.

— Вы не помните фамилию этого парня?

— Кажется… Кошелев. Но это так, примерно, утверждать не берусь.

— Так Кошелев или как-нибудь иначе?

Воробьев нервно мотнул головой и выжал на лице улыбку.

— После всех событий многое вылетело из памяти. Простите, я и так стараюсь что есть сил.

— Значит, Кошелев? Пока так и запишем, — повторил Михайлов.

— Нет, нет, не записывайте, может быть, я и ошибся. Но вообще что-то похожее.

— Хорошо, продолжайте.

— После всяких этих комиссий меня, наконец, перевезли в школу разведки в Бадверисгофен. Есть такой небольшой курортный городишко километрах в ста тридцати от Мюнхена. Очень живописное местечко. Занятия проходили прямо в доме, где мы жили.

— Какие дисциплины входили в программу?

— Перечислить?

— Да.

— Топография, огневая подготовка, вольная борьба, фотодело, документация, радиодело. Кроме того, мы изучали типы советского оружия и военной техники. Особое внимание уделялось основам конспирации и нелегального существования.

— Назовите руководителей школы.

— Всех я не знаю. Их называли по именам, скорее всего вымышленным. Начальником школы был некий «Андрей», заместителем у него «Алексей». По радиоделу с нами занимались американцы. Они знакомили нас с переговорными таблицами, ключами, с шифровкой. Мы изучали устройство радиостанций и правила пользования ими. Преподавали на русском языке.

— Вывозили вас из школы?

— Да. Это бывало в тех случаях, когда отрабатывали тему «Разведка объектов». Обычно на машине мы ехали к Мюнхену. Там, в районе аэродромов и предприятий, мы и занимались.

— Как вы попали в Японию?

— О, это длинная история. Но я постараюсь рассказать покороче.

— Ничего, не торопитесь. Время у нас есть.

В поведении Воробьева Михайлов подметил теперь даже некоторую развязность, тот совершенно успокоился, как артист, вошедший в роль. Речь стала гладкой, рассказ последовательным. Михайлов не сомневался, что Воробьев сейчас говорит правду и даже силится не упустить важных, по его мнению, деталей. Но почему так чисто говорит по-русски, точно строит фразы? Сомнительно, чтобы человек, подростком покинувший родину, так хорошо знал все тонкости сегодняшнего языка. Конечно, в школе разведки этому уделяли немало внимания…

— Какое задание вы должны были выполнять на Сахалине? — спросил Михайлов.

— Произвести разведку берега и вернуться.

— И все?

— Да! Мне, между прочим, не очень доверяли. Это, так сказать, проверка.

— И несмотря на это, вас так тщательно экипировали? Смотрите, сколько сочинили справок, причем для Приморского края.

— Видите ли, всем этим меня снабдили на всякий случай. Мало ли что!

— Вы хотите сказать: «А вдруг не поймают?»

— Я говорю искренне.

— Слушайте, Воробьев, хватит! — строго сказал Михайлов. — Тем, что вы уходите от некоторых моих вопросов, вы только вредите себе… Кстати, что вы знаете о японской шхуне?

Губы Воробьева дрогнули. Это не ускользнуло от внимания капитана.

— Какая шхуна? Впервые слышу о ней, — ответил Воробьев.

— А нам известно, что кое-кто из членов ее экипажа должен был произвести разведку для вас, именно для вас.

— Я ничего не знаю.

— Нет, знаете. Могу напомнить. Шхуна задержана. Вот снимок. Читайте название: «Сакал-мару». Постарайтесь припомнить, не имеет ли к вам отношения эта «Сакал-мару». Может быть, что-нибудь слышали о ней?