Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

– Ава, дело в том, что нас беспокоит твоя затянувшаяся изоляция, – кашлянув, говорит доктор Шарп. – Реинтеграция – важная часть процесса исцеления, и мы все полагаем, что пришло время ее начать.

Интересно, кто такие эти загадочные «мы все», и почему их так беспокоит мой статус отшельницы, о котором я сама и знать не знала?

– Может, ты попробуешь походить в школу какое-то время – скажем, две недели, – а потом мы еще раз обсудим стратегию твоей реинтеграции? – предлагает доктор Шарп.

Кора с надеждой глядит на меня влажными от слез глазами, и я, «счастливица» этакая, ощущаю себя виноватой. Вина выжившего.

У Коры на этой неделе тоже годовщина. Год жизни без дочери. Год заботы обо мне, выжившей вместо нее.

Не в моих силах вернуть Сару, но согласиться на эти две недели я могу.

– Ладно. Десять учебных дней. Если не случится никакой катастрофы, то поговорим о большем сроке.

Кора так сильно обнимает меня, что я притворяюсь, будто мне больно – лишь бы она разжала руки.

– Всего две недели, – напоминаю я. – И это точно будет катастрофа.

– Главное начать, – уверенно говорит она.

Пока Кора и доктор Шарп обмениваются торжествующими взглядами, я повязываю красную бандану на свою покрытую шрамами голову. Верчу в том, что осталось от моих рук, прозрачную маску, борясь с желанием снова надеть ее.

Кора у стойки регистратуры обсуждает неоплаченные счета за операцию, а я бесцельно брожу по коридору ожогового отделения и разглядываю рисунки неких «Инициаторов больничного искусства», которые вроде как призваны привнести красоту в жизнь умирающих людей.

Маленькая девочка с пронзительным криком цепляется за джинсы матери. Я и не заметила, как забрела в коридор обычной поликлиники.

Крошечный пальчик указывает на меня.

На мое лицо.

Покраснев, мать девочки сбивчиво извиняется и поспешно уходит вместе с дочерью, та продолжает реветь и оглядываться на меня. Мужчина в кресле из искусственной кожи быстро утыкается в газету, но я чувствую на себе его взгляд, пока размеренным прогулочным шагом возвращаюсь в ожоговое отделение, стараясь вести себя непринужденно.

Здесь безопасней, здесь привыкли к таким, как у меня, лицам. Жаль, что Кора не позволила взять наушники: тогда бы я погрузилась в музыку и не обращала ни на что – и ни на кого – внимания.

Притворяюсь, что меня невероятно заинтересовал висящий на окне трехмерный арт-объект под названием «Отражение звезд»: каждое пятиконечное мини-зеркальце пускает радужных зайчиков по полу и стенам коридора.

Млечный Путь из крошечных зеркал искривляет мое лицо и напоминает полотна Пикассо. И, кажется, тронь их – и они рассыплются по полу, и в каждом из них красная бандана, обрамляющая мое искромсанное лицо.

На секунду я позволяю себе поверить, что я разбитая только в разбитом стекле.

И стоит мне отойти, как лицо станет обычным.

Нормальным.

Этого и хочет Комиссия: чтобы я вернулась в школу, снова стала нормальной.

Однако меня не проведешь.

Нормальных людей не пугаются маленькие дети.

Нормальные шестнадцатилетние подростки смотрятся в зеркала – проверяют, не размазалась ли помада и как уложена челка, – и отражения их успокаивают. А если что-то не так, то это можно исправить.

Мне же зеркала лишь напоминают о том, что я чудовище.

И ничто в мире не может это изменить.

Следующую неделю Кора проводит в предшкольно-шоппинговом экстазе. Она свято верит, что мое успешное возвращение к нормальной подростковой жизни зависит от того, буду ли я носить сумку через плечо или рюкзак.

Вечером накануне моей официальной «реинтеграции» она выстраивает ряд сумок у меня на кровати: холщовые с броскими надписями, нейлоновые на одном ремне, рюкзаки с цветочными орнаментами…

– Что сейчас носят подростки?

Я пожимаю плечами.

– В последнее время я носила лишь больничные халаты да пижамы, так что я не лучший консультант по вопросам стиля.

С трудом сдерживаю комментарий, что вряд ли кто-нибудь вообще будет смотреть на мои аксессуары.

Кора переводит взгляд с красочной выставки сумок на меня, ее брови нахмурены. С таким же выражением на лице она разгадывает кроссворды в воскресном выпуске газеты – будто сумеет найти решение, если сильнее сосредоточится.

Однако несмотря на все усилия Коры, я – та самая головоломка, которую ей не решить.

– Думаю, эта подойдет, – твердо говорит она и берет черную сумку через плечо с длинным ремнем. – Но лучше примерь, пока я не вернула остальные.

Я отвечаю ей, что сумка меня устраивает, и напоминаю, что через две недели, когда я вернусь к своему славному отшельничеству, она мне даже не понадобится.

Уголки губ Коры на миг опускаются, и под маской директора «Комиссии по жизни Авы» я вижу другую женщину. Маленькую и испуганную, больше всего на свете желающую, чтобы в этой комнате сидела ее дочь, рассматривала сумки и предвкушала новые знакомства, буйные вечеринки и все прочие нормальные вещи, которые Кора хотела для Сары.

Я со вздохом беру черную сумку и перекидываю ее через плечо.

– Идеально. Спасибо, Кора.

Она поправляет сумку, ремешок трет мои напряженные плечи, однако улыбка Коры того стоит.

Выбрав из моей коллекции темно-синюю бандану, Кора кладет ее рядом с синей блузкой, которую купила для меня.

– Вот, эта подходит по цвету.

У Коры сейчас туго с деньгами, но я рада, что мне не придется идти в школу в одежде Сары. К счастью, сейчас февраль, так что длинные рукава и джинсы скроют компрессионное белье.

– Ты точно не хочешь надеть парик? – спрашивает Кора. – Та милая женщина из больницы сказала, что мы можем взять его в любое время. Можно прямо сейчас съездить за ним.

– Однозначно нет. – Я мотаю головой.

Парик скроет шрамы лучше, чем бандана, но все равно никого не обманет. Женщина, пришедшая в ожоговое отделение во всеоружии – с париками, косметикой и прочими средствами для маскировки шрамов – и впрямь старалась помочь, только, несмотря на все ее усилия, фальшивые волосы и тональный крем не способны скрыть… это. Так к чему притворяться?

После ухода Коры я осторожно снимаю компрессионное белье, которое не дает моим шрамам разбухнуть комками сладкой ваты.

Раздевшись до трусов и майки, я ложусь на кровать лицом вниз, и выбившиеся из покрывала Сары ниточки щекочут нос. Кора возвращается для ежевечернего ритуала нанесения крема на мое тело. Эта процедура начинается, как всегда, с правой стороны: Кора осторожно выпрямляет мою руку, которая под таким углом выглядит ужасно тонкой – кожа да кости, прямо как у зомби. Оказывается, подкожный жир тоже горит.

Кора старательно втирает крем во все бороздки и рытвины, и уже привычный медицинско-старческий запах наполняет комнату. Бежевый компрессионный трикотаж свисает со стула, словно сброшенная змеиная кожа. Я ношу его уже год, и он больше похож на настоящую кожу, чем пурпурно-розовые шрамы моего тела.