Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

Поэтому я купила здоровенную бухту бечевки, отменила своим барышням все развлечения, пообещала пару недель не придираться к текущей успеваемости, вручила им по вязальному крючку, и видели бы вы, какого убийственного шарма коврики и портьеры они соорудили посредством столбика с накидом! Девчушки вошли в азарт (наследственное, надо полагать), распатронили старую мужнину куртку, налепили на свои изделия аппликации и хором заявили, что больше учиться не будут, хватит у меня на шее сидеть, что отныне они меня берут на полное содержание и зарабатывают деньги производством и реализацией веревочных ковров с кожаными вставками.

Я умилилась, смахнула благодарную родительскую слезу, велела девицам учить уроки и отправляться спать, погрузила коврики в сумку и отправилась на место боевых действий — уж очень хотелось посмотреть, как все будет выглядеть в полном дизайне и веревочном обрамлении.

Должна признаться, что это я, конечно, погорячилась. Сумка получилась неподъемной, но азарт гнал меня вперед, и в половине одиннадцатого вечера, когда я подняла свой груз со ступеньки эскалатора, в спине моей произошла очередная катастрофа. На этот раз я могла только идти, не отклоняясь ни на сантиметр от вертикали и даже не имея возможности сменить руку. Радикулит строго пресекал мои вялые попытки обрести свободу.

Я шла, привычно кляня себя за легкомыслие, воспринимая каждую неровность асфальта как личное оскорбление и с надеждой всматриваясь в здание центра, замаячившее на горизонте. Там были таблетки, там был телефон.

Вдруг идти мне стало некуда: я ползла в кольце несовершеннолетних фигур, и на меня смотрели два ножа.

— Ну ты, — сказала главная фигура, — сумку и деньги!

В минуты опасности я иногда соображаю хорошо и быстро. Я поняла: останавливаться мне нельзя. Если я остановлюсь, меня потом трактор «Кировец» с места не сдвинет.

— В кармане кошелек, ребятки, — я оттопырила свободную руку, освобождая путь к карману и продолжая ползти прямо на нож. — Только там две тысячи и жетон. А сумку берите, в ней как раз ваши вещи.

Хулиганы переглянулись.

— Какие наши вещи?

— Коврики ваши, чтоб их разорвало, — ответила я, вплотную приблизившись к ножу. — Убери нож, будь другом. Видишь, мне не остановиться.

Хулиган неуверенно опустил нож.

— А почему?

— Ковры зовут в неведомую даль, — с чувством выразилась я и спросила: — Ну что, долго мне ждать? Сумку-то берете или нет? Я что, так и должна ваши ковры таскать? — и выползла за пределы разбойного кольца.

Народ, фланирующий по вечернему Питеру, сгинул куда-то; вокруг нас с хулиганами распростерлась мертвая зона. Юные грабители посовещались у меня за спиной.

— А почему это ваши ковры — наши? — догнал меня делегат, выбранный для переговоров.

— Ты их сначала потаскай с радикулитом в спине, а потом спрашивай, — ответила я и, не выдержав, обрушила сумку на землю. — У-уй!.. Видишь здание? Там для вас центр оборудуют, а в сумке — ковровые дорожки, вам под ноги стелить будем.

— Кончайте заливать, — неуверенно ответил делегат.

— Пошли посмотрим, — предложила я. — Вы мне сумку дотаскиваете, а я вам центр показываю. Идет?

Делегат неуверенно посмотрел на главного.

— А что, пацаны? Пошли приколемся! — независимо решил он.

— Я два раза предлагать не буду, — предупредила я и поползла, бросив сумку на произвол судьбы.

Преследователи настигли меня уже у дверей центра и опустили сумку у моих ног.

— Влезь, пожалуйста, в карман. Там у меня ключи в кошельке, — попросила я главного хулигана. — Если не трудно, открой дверь, а ключи и кошелек на место положи.

— А чё тут трудного-то? — покровительственно усмехнулся он, сосредоточился и богатырским движением руки отпер дверь.

— Заходите, ребята, смотрите. Сумку можете распотрошить, если интересно, — я добралась до стола, открыла ящик и проглотила сразу две таблетки. — Вот. Это — ваш центр, а вы — мои спасители. Просите, чего захотите.

Хулиганы притихли. Они стояли на пороге, разглядывая сияющие чертоги, потом опять о чем-то посовещались, всей толпой разулись и разбрелись по комнатам. Я сидела, прислушиваясь к уходящей боли.

Ко мне подошел главный хулиган.

— Ну как? — заинтересованно спросила я его. — Нравится?

— Стрёмно, — одобрительно ответил он. — Это самое… а нас сюда пускать будут?

— Почему же нет?

— Очень уж клево. Значит — для взрослых или для своих пацанов делаете?

Меня как кипятком ошпарило. Боже мой, подумала я, бедный ты мой дитенок, всего-то и выучил за свои пятнадцать, что если красиво — то не для тебя! Господи, подумала я, сгрести бы вас всех в охапку, выстирать, высушить, выгладить, накормить да к делу приставить…

— Должны пускать, — твердо ответила я. — То есть что я говорю? Вас-то как раз пускать и будут. Я прослежу.

— Это самое… — сказал главный хулиган. — А можно мы тогда помогать будем?

— Нужно! — обрадовалась я. — Давайте ковры повесим! Я от любопытства до утра не доживу, а сама не могу, спина болит. Меня Анной Сергеевной зовут, а тебя?

— Кирпич, — учтиво представился главарь банды.

— Да мне собачьи клички ваши не нужны, зовут-то тебя как, бедолажка?

— Витя, — растерянно ответил Кирпич и, словно пробуя свое имя на вкус, повторил: — Витя…

Вот, знаете ли, правильно говорят: каждый человек — кузнец своего счастья. Толцыте, как написано, и отверзется. Смешное дело, я была почти счастлива, ведь из такой загаженной берлоги сотворили мы с Колей, с Васей и его мужиками, с Александром и девочками, а также с моими новыми друзьями, несовершеннолетними хулиганами, просто сказочной красоты подростковый центр. Это было чудо еще и потому, что неожиданно для меня самой после всех расчетов очищалось что-то около шести миллионов рублей. То есть с лихоимцами рассчиталась, центр построила и в накладе не осталась. Были основания предполагать, что на этот раз меня все-таки не Посадят. Что-то мне подсказывало: есть шансы, не посадят.

Позвонил Сергей:

— Привет, как жизнь?

А я уже привыкла, что мне Такие Люди запросто звонят. Он — не пролетарий, и я — не вошь тифозная. На равных.

— Спасибо, работаем. А ты как?

— Да вот заехать к тебе собираемся с комиссией. На той неделе акты подписывать, так надо предварительно согласовать, недоделки-то всегда бывают. Так что, — хохотнул он, — готовь стол человек эдак на двенадцать.

Кто же не знает, что из всех искусств для нас важнейшим является обильная кормежка проверяющих инстанций? И вот в этом греха я не видела, потому что руководят у нас кто? Руководят у нас мужики. А что есть некормленный, голодный мужик? Некормленный, голодный мужик есть маньяк и упырь. Он глух к любым доводам рассудка.