Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

Несколько раз призывает к себе Лодовико художника и журит за то, что работа продвигается слишком медленно. Фреска, предназначенная для трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, далека от завершения, настоятель монастыря недоволен. Доходит до того, что Леонардо грозит ему худшим из наказаний: навечно запечатлеть его черты на стене монастыря, придав их Иуде. Настоятель в ужасе от открывшейся перед ним перспективы отзывает жалобу.

Подлинную причину своей медлительности Леонардо поведал-таки Моро, желая утишить его гнев. Каждую ночь художник отправлялся на городское дно, где можно было повстречать самые невероятные человеческие типы, пытаясь отыскать человека, чьей наружностью ему захотелось бы наделить Иуду. У него вошло в привычку бывать на том месте, которое ему предстояло воспроизвести, находить модель, отвечающую самым невероятным из его запросов, и потому в его мастерской на Корте-Веккья перебывала уйма нищих, горбатых, больных зобом. Их безобразие завораживало его. В поисках же модели для образа Иуды он обошел все трущобы, надеясь набрести на невиданную доселе по уродливости физиономию. Ни одного кривого, обезображенного, обезьяноподобного лица не пропустил он, захаживая в самые подозрительные злачные места той части города, куда добропорядочным горожанам путь закрыт. Квартал Борго, пользующийся дурной славой, превратился в место его ночных прогулок. И вот наконец особый человеческий тип, выражающий внутреннюю подлость, гнусность, найден: притворное выражение лица, от которого прямо-таки исходит ощущение двойственности натуры, неискренности, поганости, нечистоплотности. Человек с такой наружностью собирается выйти из притона, Леонардо жестом останавливает его.

— Не торопись, мне нужно сказать тебе кое-что важное… Хочешь позировать?

Человек глядит на него и отвечает:

— Я тебя узнал, ты — да Винчи. Но ежели я тебе понадобился в качестве модели, сперва скажи, для какого персонажа.

— Ты будешь Иудой!

Ужасающего вида человек весь съеживается, отступает назад, словно устрашившись того, что с ним происходит, таращит глаза — кажется, что это озера боли, и с его уст срывается возмущенный возглас:

— Но это никак не возможно. Я никогда бы не согласился!

— Отчего? — недоумевает Леонардо, тронутый при виде воплощенного отчаяния.

— Оттого, что именно меня два года назад ты просил позировать для той же «Вечери», когда писал Христа!

Если дойти до конца парка Кло-Люсе и перейти изящный мостик через речку Амасс, то глазам предстанет феерическое зрелище: необыкновенно красивый, как из сказки, дом. Это бывший дом настоятеля монастыря Святого Духа. В нем проживает наш дядюшка. Поскольку он занимается распространением французских книг и католических молитвенников в Соединенных Штатах и Канаде, то получил прозвище Дядюшка из Америки. Он редко наведывается в свой дом, но мы уверены, что, по крайней мере, один раз за лето и один раз за зиму непременно увидим этого с иголочки одетого, холеного человека, водящего дружбу со знаменитостями. Летом он является в «кадиллаке» с откидным верхом — городская модель 1949 года, а зимой в длинном, как вагон, «шевроле». Рождество он неизменно проводит с нами, вызывая восхищение своими манерами, джентльменскими замашками, безукоризненными твидовыми костюмами и особыми галошами, чье предназначение — предохранять его обувь от квебекских снегов. Прежде чем наведаться к нам, он всегда заезжает в Париж, чтобы запастись ворохом роскошных подарков из магазина игрушек «Синий гном». Шоколадные наборы, привозимые им, являют собой некие сооружения, увенчанные лиловыми бантами, и даже мой отец, человек строгих правил, не в силах устоять перед ними. Дядюшка холостяк; только холостяки способны осыпать вас благодеяниями сверх меры, да притом отличающимися столь экстравагантным характером. Каждое его появление у нас — событие, Новый Свет застит нам глаза.

Дядюшка не робкого десятка, но и не отличается удалью. Человек в высшей степени воспитанный, он со всеми устанавливал определенную дистанцию, и бывает то очаровательным «своим парнем», то сдержанно-холодным денди, к которому не знаешь как и подступиться. Свой дом он превратил в сказочное царство, где царит свобода, воспринимаемая нами, детьми, воспитанными в суровых принципах средневековой морали, как нечто экзотическое. Хлебосол, по-королевски щедро принимающий своих друзей, он в то же время непредсказуем в своих привязанностях. Никогда не приглашая нас к себе, он принимает нас донельзя радушно, нужно лишь умудриться вовремя явиться к нему, не ошибиться в выборе момента.

В его доме, заполненном стопами журналов по декоративному искусству, джазовыми пластинками и изданиями об эпохе Возрождения царит ничем не регулируемый распорядок — вернее, беспорядок — дня, окна светятся в ночи далеко за полночь, о раннем подъеме нет и речи. Гости его принадлежат исключительно к богеме и верхним слоям. К полудню мы отправляемся к дядюшке по великолепно подстриженному английскому газону и входим в дом в час breakfast’a . Лучший его друг — банкир с Манхэттена в бермудах цвета хаки и голубой сорочке от Шарве готовит в кухне яичницу с беконом, держа в одной руке сковородку, а в другой — стакан с виски. Всклокоченные красотки спускаются в купальных халатах по лестнице к элегантным молодым людям, владеющими всеми языками. Бывает, какая-нибудь знаменитость увлеченно накрывает на стол, по большей части этим занимается дядюшкина муза — канадская романистка. Тут в ходу свободный тон, раскованность, непринужденность беседы, и прямо-таки искрит космополитизмом. Все это действует на нас пьянящим образом. Именно из распахнутых в лето окон этого дома я впервые услышал музыку Эрика Сати, умиротворяющие звуки «Гносьенн» и тягучую кротость «Гимнопедий» [60] Ранние произведения французского композитора Эрика Сати (1866–1925). .

В тот день американский дядюшка сказал мне:

— Приходи завтра к обеду, это воскресный день, будет знаменитый кутюрье, мой испанский друг Кристобаль. Несколько дней назад о нем писала «Таймс» как об «одном из самых утонченных испанцев всех времен». В Париже он мой сосед по авеню Марсо, его модельный дом находится на авеню Георга Пятого. — Дядюшка помолчал и добавил: — Ослепительная личность, суровое нутро, артистизм во всем! Человек высокой иерархии, не подпускающий близко. Знаешь, он не верит в вечно «новое» и выстроил свое творчество подобно архитектору: нечто непреклонное, неподвластное времени посреди вечно меняющегося мира моды. Его руки за работой — это надо видеть — исполняют некий танец: там отрежут лишнее, там добавят штришок, от которого все преображается. Маг, чародей! Его конек — фетишизация раздевания. Увидишь сам: его баскскому норову вкупе с испанским характером удалось сочетать сдержанность и вычурность, присущие барочности. При этом пышность в его понимании — это отнюдь не сложность. Гордый теми границами, которые сам для себя установил, он тем не менее располагает всем необходимым, чтобы превратить женщину в богиню. И поверь, женщины от него без ума: и Грейс Монакская, и шахиня Ирана, и герцогиня Виндзорская. А главное — это будет тебе интересно — Кристобаль в совершенстве знает искусство и вообще все относящееся к эпохе Возрождения.