Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

Расскажу тебе одну историю, мне ее поведал маркиз де Бриссак, она доказывает, что в худшие минуты жизни можно самому организовать свое спасение, и именно тогда, когда все потеряно. Тотчас после поражения при Павии король задумал отомстить за себя и на еще дымящемся от боя поле отдал перстень посланнику с наказом тайно и срочно доставить его Солиману Великолепному, султану Высокой Порты. Таким образом Франция заключает дружеский пакт с султаном, благодаря чему на несколько лет ее влияние на Востоке становится доминирующим. Этот альянс вверг в изумление весь мир, ведь Солиман II, наследник Селима Свирепого, столь же храбрый воин, сколь и дальновидный политик. За десяток лет подчинил он себе Белград, Родос, раздавил Венгрию, осадил Вену. Он был, если можно так выразиться, естественным врагом Карла Пятого, императора Германии, которого атаковал в Тунисе и Алжире, мечтая завоевать для мусульман все Средиземноморье. В 1535 году король Франции и Падишах подтвердили старый пакт времен Якова, в котором имелись тайные статьи, которые дали о себе знать лишь со временем.

Я был под большим впечатлением от рассказа Господина Кларе, в старческих глазах которого вспыхнул бунтарский огонек. Значит, бывают непокоренные солдаты, способные ослушаться. Значит, можно осуждать военачальников и даже подвергать сомнению королевские поступки. Осмелюсь ли я написать обо всем этом в школьном сочинении? Осмелюсь ли передать критический дух свободомыслящего героя траншей, превратившегося в ярого антимилитариста.

Возвращаясь к себе с записями, сделанными во время рассказа пассионарного противника войны, я весь измучился, не зная, как поступить. Мне было тринадцать — в этом возрасте так приятно плыть по течению и еще трудно определить для себя, в какой момент следует заартачиться. Пытался ли Господин Кларе подтолкнуть меня к бунту против идиллического образа короля, который нарисовал мой отец? О нет, я был слишком хорошо воспитан, чтобы даже вообразить такое. Мне было страшно не по себе. Я спустился к Кларе за помощью: поднабраться дополнительных знаний, а в итоге узнал слишком много.

И в пятый раз в полночь пробили часы, и я отправился в камин. В предыдущие разы я, точно какой-нибудь похититель признаний, подслушивал доносящиеся из задымленного дымохода беседы с глазу на глаз. В эту ночь голос был один — мелодичный, с властными нотками: говорила женщина, немало повидавшая на своем веку. Я воображал себе ее черты, сверкающие темным огнем очи и плотоядный рот, жесткий и угрожающий.

— Сама себе удивляюсь, я, никогда ни в чем не сомневающаяся доселе, и вдруг хочу исповедаться и вернуться в прошлое, в то время, когда еще прославляли мою красоту, хотя я была уже не молода. В двенадцать меня выдали замуж, на пятнадцатом году я родила дочь, мне не было восемнадцати, когда я произвела на свет предмет моего постоянного обожания — сына Франциска, моего Цезаря. Пусть мне порою приходилось нелегко, я всегда удивляла всех силой характера; в Амбуазе кипучая деятельность была направлена на одно: привести сына к трону и любой ценой сохранить свое положение. Когда 2 января 1496 умер муж, мне стукнуло девятнадцать, я была несовершеннолетней, поэтому у меня собирались отобрать опеку над детьми и передать ее Людовику Орлеанскому, кузену короля. Я не допустила этого: отыскала один ангулемский обычай, позволяющий опеку над детьми с пятнадцати лет вместо двадцати пяти, и король Карл VIII, муж Анны Бретонской, согласился оставить Франциска и Маргариту в моем полном распоряжении. С тревогой наблюдала я за королевой Анной, недолюбливавшей нас. Если б ей удалось родить сына, с восшествием на престол Франциска было бы покончено. Четырежды она рожала: два сына умерли, выжили только девочки. Королева — коротышка, худа, заметно прихрамывает на одну ногу, хотя и пользуется обувью на разновеликих каблуках. Она необыкновенно хороша лицом, очень хитра и упряма: ежели что вбила себе в голову, так уж непременно добьется, что бы ни пришлось для этого сделать. Вот отчего набожная Анна хвасталась, что народит еще детей, что было вполне возможно, ведь ей шел только тридцать восьмой год. Я не на шутку испугалась в 1510 году, когда она понесла. К счастью, родилась девочка, Рене, которой предстояло стать одной из лучших подруг моей Маргариты. Годом позже она снова брюхата, но и на этот раз я зря волновалась: у нее случился выкидыш. Я с облегчением вздохнула. И — о чудо! — внезапно, полная надежд, она умирает. Господь ли, к которому она столько обращалась в своей часовне, прибрал ее? В любом случае именно Господь, я в том нисколько не сомневаюсь, остановил свой выбор на нашем Франциске и сделал его королем. Никогда мне не забыть великого дня — 13 сентября 1515 года, четверг, когда мой сын победил швейцарцев под Миланом, начав бой в пять пополудни и закончив только к одиннадцати ночи сутки спустя, проведя все это время на поле битвы. В тот день я уехала в Амбуаз и пешком дошла до Нотр-Дам-де-Фонтен, молясь Пресвятой Деве о том, кого люблю больше себя, о моем славном сыне, втором Цезаре — покорителе гельветов.

Несмотря на все испытания, выпавшие на мою долю, я знаю за собой храбрость, страстность, увлеченность, что правда то правда, а еще вот что: радость — вот в чем секрет храбрецов. Да, я была счастлива, когда получила в дар Амбуазский замок, где поселилась с сыном и дочерью, — она на два года старше его. До ее первого замужества, вслед за которым женился и сын, дочь Маргарита была лишь моей тенью. Так, во всяком случае, я воспринимала ее, но как воспринимала меня моя мать? Рассказывают, будто она очень рано распознала во мне неумеренный интерес к мужчинам. Я была тогда совсем девчонка. И видя, как горяча во мне кровь и к чему это может привести, давала за каждым принятием пищи сок барбариса, так называемую кислицу, чтобы как-то усмирить мой темперамент. Она заставляла пить его в огромных количествах, да еще подмешивала во все блюда — в мясные, в супы и бульоны, и все соусы готовили для меня на его основе. Несмотря на это средство, охлаждающее пыл, ей не удалось переделать меня и остудить мой пыл, вот я и стала тем, кем стала. Мужчины никогда не боялись меня, а зря. Овдовев, я недолго оплакивала супруга, многие воздыхатели занимали впоследствии его место. Я охотно допускала до себя юных и приятных на вид обожателей, но добиться моей благосклонности они могли лишь, если понимали: я страшно властолюбива и ревниво охраняю свою власть. Горе тому, на ком я остановила свой выбор, но кто позволил себе какую-либо самоуверенную выходку. Долго возле меня он не задерживался. Еще большее горе тому, кого я удостоила своей благосклонности на какое-то время, следуя прихоти, и кто не оценил этого: моя злопамятность не знала границ. Так я поссорила сына с лучшим другом, одним из самых преданных ему людей. Он был строен, страшно богат, любил роскошь, отличался легендарной храбростью и красотой, против которой невозможно было устоять, намного моложе меня, всего на четыре года старше моего сына. Я страстно его возжелала и предложила стать моим мужем, но он высокомерно отказался, назвав при свидетеле бесстыдной женщиной. Тогда во мне заработала машина по разрушению, — о, мне хорошо известен этот механизм, он заложен в глубине моего существа, и я не в силах с ним совладать. Раз мне не ответили «да», я собиралась обратить свое желание в ссору, в беспощадную борьбу, чей исход будет страшен. Я превратилась в легко увлекающуюся вдову, которая желает раздуть несчастье, разжечь пожар. А того, кого страстно любила, наговорами сделала соперником и смертельным врагом своего обожаемого мальчика. Но мне и этого было мало, я задалась целью именем короля завладеть его состоянием, унизить его как воина, опорочить его имя, довести до такого отчаяния, чтобы он связался с худшим из наших врагов. Результат всех этих маневров, превзошедших мои надежды, лишил меня саму дара речи, превратил в лед от испуга: коннетабль де Бурбон, ибо это был он, — дабы отомстить королю за презрение, с которым теперь сталкивался постоянно, оступился, хотя и был человеком огромного достоинства, поддавшись на посулы Карла V и короля Англии: однажды он оказался в стане врагов короля Франции, с оружием в руках очутился напротив Короля-Рыцаря и сразил его в битве при Павии. Повинна в поражении сына была я.