Стендаль - О любви

Все виды любви, все виды воображения принимают у людей окраску одного из шести темпераментов: сангвиник, или француз, или г-н де Франкель («Мемуары» г-жи д’Эпине);

холерик, или испанец, или Лозен (Пегильен в «Мемуарах» Сен-Симона);

меланхолик, или немец, или Дон-Карлос Шиллера;

флегматик, или голландец; нервный, или Вольтер; атлетик, или Милон Кротонский [122].

Если влияние темперамента проявляется в честолюбии, скупости, дружбе и т. д. и т. д., то как же не проявиться ему еще сильнее в любви, в которой неизбежно присутствует физическое начало?

Предположим, что все виды любви сводятся к четырем типам, которые мы установили:

любовь-страсть, или Жюли д’Этанж;

любовь-влечение, или галантность;

любовь физическая;

любовь-тщеславие (герцогиня никогда не бывает старше тридцати лет в глазах буржуа).

Надо проследить эти четыре типа любви на шести разновидностях, зависящих от склада, который эти шесть темпераментов придают воображению.

Тиберий лишен был безумного воображения Генриха VIII.

Проследим затем все получившиеся таким путем комбинации на различных душевных складах, зависящих от образа правления и от национального характера:

1. Азиатский деспотизм, какой мы видим в Константинополе.

2. Абсолютная монархия в стиле Людовика XIV.

3. Аристократия, замаскированная хартией, или управление нацией в интересах богачей, как в Англии, в строгом согласии с правилами библейской морали.

4. Федеративная республика, или правительство в интересах всех, как в Соединенных Штатах Америки.

5. Конституционная монархия, или…

6. Государство в состоянии революции, как, например, Испания, Португалия, Франция. Такое состояние страны, сообщающее всем сильные страсти, делает нравы естественными, разрушает всяческие нелепости, условные добродетели, глупые приличия [123], делает молодежь серьезною и заставляет ее презирать любовь-тщеславие и пренебрегать галантностью.

Это состояние может длиться долго и определить душевный склад целого поколения. Во Франции оно началось в 1788 году, чтобы кончиться бог весть когда.

Рассмотрев любовь со всех этих общих точек зрения, надо принять затем во внимание разницу возрастов и, наконец, заняться индивидуальными особенностями.

Например, можно сказать: «В Дрездене, у графа Вольфштейна, я обнаружил любовь-тщеславие, темперамент меланхолический, привычки монархические, возраст тридцати лет и… следующие индивидуальные особенности».

Такой способ рассмотрения вещей сокращает труд и охлаждает голову того, кто берется судить о любви, – вещь важная и очень трудная.

Подобно тому как в физиологии человек почти ничего не может узнать о себе без помощи сравнительной анатомии, так в области страстей тщеславие и многие другие причины, возбуждающие иллюзии, делают то, что мы можем понять происходящее в нас, лишь наблюдая чужие слабости. Если предлагаемый опыт окажется полезным, то лишь при условии, что он привлечет умы к сопоставлениям именно такого рода. Чтобы побудить к этому, я постараюсь наметить здесь несколько общих соображений относительно характера любви у различных наций.

Прошу прощения за то, что возвращаюсь так часто к Италии; при нынешнем состоянии нравов в Европе это единственная страна, где произрастает на свободе растение, описываемое мною. Во Франции – тщеславие, в Германии – мнимая и сумасбродная философия, способная уморить со смеху, в Англии – гордость, застенчивая, болезненная и злопамятная угнетают и душат любовь или придают ей уродливое направление [124].

Я стараюсь освободиться от всякого пристрастия и быть всего лишь хладнокровным философом.

Воспитанные любезными французами, не ведающими ничего, кроме тщеславия и физических желаний, французские женщины менее деятельны, менее энергичны, менее опасны, а главное, менее любимы и менее могущественны, нежели женщины испанские и итальянские.

Женщина бывает могущественна лишь в меру того несчастья, которым она может покарать своего любовника; но когда мужчина одержим только тщеславием, любая женщина может быть ему полезна, и ни одна не является необходимой; лестный успех состоит в том, чтобы завоевать, а не в том, чтобы сохранить. Не зная ничего, кроме физических желаний, можно ходить к публичным женщинам; вот почему во Франции такие женщины очаровательны, а в Испании очень плохи. Во Франции они дарят многим мужчинам не меньше счастья, чем порядочные женщины, – я разумею счастье без любви, – а для француза есть на свете одна вещь, которую он чтит больше, чем свою любовницу, – тщеславие.

Молодой человек в Париже приобретает в лице любовницы некое подобие рабыни, главное назначение которой служить утехой тщеславия. Если она противится велениям этой господствующей страсти, любовник ее бросает, вполне довольный собой, и рассказывает друзьям, с какой изысканностью манер и каким пикантным способом он от нее отделался.

Один француз, хорошо знавший свою страну (Мельян), сказал: «Во Франции великие страсти так же редки, как великие люди».

В языке нашем не хватает слов, чтобы выразить, насколько невозможна для француза роль покинутого и охваченного отчаянием любовника на виду у целого города. Нет ничего обычнее в Венеции или Болонье.

Чтобы отыскать любовь в Париже, надо спуститься в те слои населения, у которых благодаря отсутствию воспитания и тщеславия, а также благодаря борьбе с истинной нуждой сохранилось больше энергии.

Показать, что тобою владеет великое и неудовлетворенное желание, то есть показать, что ты стоишь ниже других , – вещь невозможная во Франции или возможная только для людей, стоящих ниже самого низкого уровня; это значит сделать себя мишенью всевозможных злых шуток; вот чем объясняются неумеренные похвалы по адресу публичных женщин в устах молодых людей, которые боятся своего сердца. Грубая, безмерная боязнь показать себя стоящим ниже других – вот главная основа всех бед провинциалов. Ведь недавно один из них, услышав об убийстве его величества герцога Беррийского, заявил: «Я это знал» [125].

В Средние века постоянная опасность закаляла сердца, и в этом, если не ошибаюсь, заключается вторая причина изумительного превосходства людей XVI столетия. Оригинальность, которая у нас редка, смешна, опасна и зачастую притворна, была тогда вещью обычной и неприкрашенной. Страны, где опасность и теперь часто показывает свою железную руку, как, например, Корсика [126], Испания или Италия, способны еще порождать великих людей. На этих широтах, где палящая жара возбуждает желчь в течение трех месяцев в году, не хватает только направления для пружины; в Париже, боюсь, нет самой пружины [127].