Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Разбуди Чиму до того, как приедут люди из морга, чтобы мы могли сами ему обо всем сказать, — попросила тетушка Ифеома.

Джаджа поднялся и, вытирая слезы, текущие по щекам, пошел исполнять поручение.

— Я уберу там, где лежит ozu [109] Тело ( игбо ). , мама, — сказал Обиора, и из его горла вырвался сдавленный звук. Он не позволял себе плакать открыто, потому что был nwoke этого дома, мужчиной, на которого могла опереться тетушка Ифеома.

— Нет, — сказала тетушка. — Я сама.

Она встала и крепко обняла Обиору. Так они и стояли долгое время.

Я пошла в сторону туалета. Слово ozu билось у меня в голове. Теперь дедушка Ннукву стал ozu , трупом. Когда я попыталась открыть дверь, она не поддалась. Тогда я толкнула еще сильнее, чтобы убедиться в том, что она на самом деле заперта. Иногда она плохо открывалась из-за того, как высыхала или набухала древесина. Потом я услышала рыдания Амаки, громкие, ничем не сдерживаемые. Она плакала так же, как смеялась. Она не научилась искусству молчаливого, тихого плача, ей это было не нужно. Мне хотелось развернуться и уйти, оставив ее наедине с горем, но мое белье уже казалось влажным, и мне приходилось переминаться с ноги на ногу, чтобы удержать все в себе.

— Амака, пожалуйста, впусти. Мне нужно в туалет, — прошептала я. А когда она не ответила, я повторила просьбу громче. Мне не хотелось стучать, потому что это стало бы слишком грубым вторжением в ее переживания. Наконец Амака отперла дверь. Я старалась писать как можно быстрее, потому что знала — она стоит за дверью и ждет возможности снова запереться и поплакать в уединении.

С доктором Ндуомой пришли двое мужчин, которые на руках вынесли остывающее тело дедушки Ннукву: один держал его под мышками, другой — за лодыжки. Они не смогли взять носилки из медицинского центра, потому что его администрация тоже бастовала.

Доктор Ндуома с прежней улыбкой сказал нам: «Ndo» [110] Мне жаль ( игбо ). . Обиора заявил, что хочет сопроводить ozu до морга и убедиться, что его положат в холодильник. Но тетушка Ифеома начала его отговаривать. Теперь моя голова не справлялась со словом «холодильник». Я знала, что место, куда в морге кладут покойников, отличается от привычного бытового прибора, но мне все равно представлялось, как сложенное тело дедушки Ннукву лежит в домашнем холодильнике. В таком, который стоял у нас на кухне. Обиора согласился не ехать в морг, но самым внимательным образом наблюдал за санитарами, пока те выносили ozu дедушки и укладывали его в машину скорой помощи. Он даже посмотрел в окно автомобиля, чтобы убедиться в том, что ozu положили на мат, а не бросили на грязный проржавевший пол.

После того как машина уехала в сопровождении доктора Ндуомы, я помогла тетушке Ифеоме вынести дедушкин матрас на террасу. Она тщательно почистила его порошком «Омо», используя щетку, которой Амака мыла ванну.

— Ты видела, какое было лицо у дедушки Ннукву, когда он умер, Камбили? — спросила тетушка, прислоняя чистый матрас к металлическим перекладинам для просушки.

Я покачала головой. Я не смотрела ему в лицо.

— Он улыбался, — сказала она. — Он улыбался.

Я отвернулась, чтобы тетушка не увидела слез на моем лице и чтобы не видеть ее слез. В квартире почти никто не разговаривал, и это молчание было тяжелым и мрачным. Даже Чима все утро просидел, тихонько рисуя. Тетушка Ифеома отварила ломтики батата, и мы съели их, окуная в пальмовое масло, в котором плавали кусочки красного перца.

Амака вышла из туалета через несколько часов после того, как мы поели. У нее были отекшие глаза и хриплый голос.

— Амака, иди поешь. Я сварила батат, — сказала ей тетушка Ифеома.

— Я не закончила его рисовать. Он сказал, что мы закончим сегодня.

— Иди поешь, in ugo [111] Ты меня слышишь ( игбо ). , — повторила тетя.

— Он был бы жив, если бы медицинский центр не бастовал!

— Пришло его время, — сказала тетушка Ифеома. — Ты меня слышишь? Пришло его время.

Амака некоторое время молча смотрела на тетушку, потом отвернулась. Мне хотелось обнять ее, сказать ebezi па [112] Не плачь ( игбо ). и стереть слезы. Я хотела плакать, громко, открыто, перед ней и вместе с ней, но знала, что это ее рассердит. Она и так была очень сердита. К тому же у меня не было права оплакивать с ней дедушку Ннукву, потому что он был ее дедушкой в гораздо большей степени, чем моим. Она ухаживала за ним, умащала маслом его волосы, в то время как я держалась в стороне и думала о том, что сделает папа, если обо всем узнает.

Джаджа обнял ее и повел на кухню. Она освободилась от его объятий, словно доказывая, что не нуждается в поддержке, но шла рядом с ним. Я смотрела на них, жалея, что не я сделала то, что сделал Джаджа.

— Кто-то только что поставил машину напротив нашей квартиры, — сказал Обиора. Он снял очки, из-за того что плакал, но теперь надел их снова. Именно в этот момент он выглянул во двор.

— Кто это? — устало спросила тетушка Ифеома. Ей явно не было никакого дела до гостей.

— Дядя Юджин.

Я замерла на месте. Кожа на моих руках словно стала одним целым с плетеными подлокотниками кресла. Смерть дедушки Ннукву затмила все, отодвинула все остальное, включая лицо папы, на дальний план. Но теперь это лицо снова ожило. Оно показалось в дверях квартиры и смотрело на Обиору, только эти кустистые брови теперь не казались знакомыми, как и странный оттенок кожи. Наверное, если бы Обиора не сказал, «дядя Юджин», я бы не узнала в этом высоком незнакомце в ладно сшитой белой тунике своего отца.

— Добрый день, папа, — машинально поздоровалась я.

— Камбили, как ты? Где Джаджа?

Джаджа вышел из кухни и остановился.

— Добрый день, папа, — наконец произнес он.

— Юджин, я же просила тебя не приезжать, — уронила тетушка Ифеома тем же усталым голосом человека, которому уже ни до чего нет дела. — Я сказала, что привезу их домой завтра.

— Я не мог позволить им остаться здесь еще на день, — произнес папа, оглядывая гостиную, затем коридор, как будто ждал, что в облаке языческого дыма внезапно появится дедушка Ннукву.

Обиора взял Чиму за руку и вывел на террасу.

— Юджин, наш отец уснул навсегда, — сказала тетушка Ифеома.

Папа некоторое время молча смотрел на тетушку, и от удивления его узкие глаза, которые так легко покрывались красной сеткой, стали шире.

— Когда?

— Утром. Его увезли в морг всего пару часов назад.

Папа сел и медленно опустил голову на руки. Неужели он плакал? И если он плакал, может, мне тоже можно поплакать тогда? Но когда отец поднял голову, я увидела его сухие глаза.

— Ты вызвала священника, чтобы его соборовали? — спросил он.

Тетушка Ифеома не обратила на эти слова никакого внимания. Она сидела и смотрела на свои сложенные на коленях руки.