Натали Азуле - Тит Беренику не любил

— Можно всю жизнь провести, нанизывая слова, которые ничего не говорят, но красиво поются, — сказал он как-то раз кузену.

— У вас талант говорить и петь разом, — ответил тот.

Жан принял эту похвалу за просьбу и тут же взялся сочинять сонет на ожидаемое вскоре рождение ребенка Антуана. Месяц за месяцем у кузины растет живот. Никогда прежде Жан такого не видал. А тут глядел во все глаза, как набухает под одеждой ее плоть. Только посмотрит на нежное лицо кузины и невольно переводит взгляд на этот выступ. За галантным декором ему мерещатся немые сцены, которые не передать словами. То был прекрасный случай показать себя, но на работу оставалось всего несколько дней. И вот, когда уже второй катрен был почти что готов, в кругу завсегдатаев появился новичок. Аббат, галантный, остроумный, молодой, чуть старше Жана [36] Имеется в виду аббат Франсуа Левассер, познакомивший Расина с Буало. .

Франсуа становится душой салона и постоянно читает свои сочинения. Прямо-таки машина, производящая стихи, завистливо думает Жан, удивляясь тому, как уживаются в аббате божественное призвание и желание нравиться дамам. Каждый вечер он балансирует, точно канатоходец, а Жан гадает, что в итоге перевесит и в какую сторону он свалится. Однажды Франсуа подступает к нему:

— Вы все время молчите.

— Дайте мне еще несколько дней, — спокойно отвечает Жан.

Тут же стоит юный маркиз. Высокомерный тон Жана его не обманет. Он видит его глаза: как намагниченные, они устремлены в глаза аббата, неотрывно следуют за ними, — и понимает, что рядом с этим новым соперником он проиграет еще больше, чем рядом с кузенами. Два дня спустя Жан узнает, что Шарль уехал из Парижа поправить здоровье. Удивительно.

— Вы перестали уделять ему внимание, — усмехается Антуан.

— Уж не хотите ли вы сказать, что он занемог из-за меня?

— Ну, не совсем…

Настаивать и возражать Жан не стал. Пусть так: его пренебрежение причинило боль маркизу или он, Жан, из-за пренебрежения, ее не заметил. Как бы то ни было, но этот внезапный отъезд показал только то, что он легко обойдется без Шарля и что в его жизни люди сменяются и чередуются, как ступеньки на лестнице. Но разве у других не так? Жизненные этапы и обстоятельства выстраиваются в цепочку помимо нашей воли. Ему достаются в наставники то Амон, то маркиз, то кузены. А теперь вот Франсуа. Он не обязан оставаться верным кому-либо из них.

Франсуа будоражит все общество. Обычное веселье разгорается еще ярче, голоса звучат громче, смех — пронзительнее, каждый раскрывает свои таланты. С сонетом Жан запаздывал, поскольку всякий раз, садясь за письменный стол, долго не мог прийти в себя. В голову лезли чьи-то чужие стихи, навязчиво звучали, не давали сосредоточиться. И когда у кузена родилась дочь, сонет еще был не готов.

— На вашем месте я бы такой случай не упустил! — попенял ему Франсуа.

Жан, уязвленный, бросился работать. Сидел целыми днями, писал, зачеркивал, выправлял интонацию, подтягивал высокие ноты, углублял басы.

Наконец, в один прекрасный вечер, он встал посреди салона. Все взгляды устремились на него. На первых строчках он не сходит с места, но уже с четвертой принимается шагать. Рука его будто порхает сама по себе, вычерчивает в воздухе строчки, манит неведомо кого и набирает в горсть слова, придает им объемность, которой они лишены.

— Браво! — выкрикнул Антуан, когда чтение кончилось. — Что за чудо! Вот это талант!

Подходит Франсуа — а Жан все смотрит на руку, она еще дрожит, — поздравляет его и предлагает отвести его на следующий день туда, где он еще не бывал и где ему понравится.

Тесное помещение заставлено столами. Льются речи и льется вино. Жан до сих пор в салоне кузена пил очень мало, маленькими рюмками. Но тут он видит — Франсуа опустошает жбан за жбаном, у него меняется, размягчается, становится тягучим голос. Груди прислужниц, невиданной белизны, с розово-желтыми свечными бликами, подставляются Жану, точно большие мясистые губы. Франсуа хватает одну девушку за локоть, длинной красной струей льет вино ей на грудь и лакает оттуда, как из чаши. Мелькает проворный язык, трясется от смеха мокрая плоть. Потом смех замирает. Язык вылизывает вино из длинной складки меж грудей, отодвигает края корсажа. Вдруг, вскинув голову, Франсуа впивается в рот девушки. Белая слюна вперемешку с вином пенится на их губах. Никто давно уж не глядит на эту пару, и только Жан не может оторваться. Наконец Франсуа выпрямляется и, улыбаясь, с одуревшим видом шепчет:

— Неописуемое удовольствие…

Жану это не очень понятно, однако, сидя за столом, он ощутил, как восхитительный спазм сковал его тело. Только теперь, в двадцать лет, он догадался: в том, чтобы нравиться дамам, есть не только корыстный расчет, но и некий другой интерес. Сиюминутный, но ломающий само понятие о времени, пользе и дисциплине, — такой, о котором ему до сих пор никто и никогда не говорил. Он единым духом осушает жбан, стоящий на столе.

Среди ночи он вдруг просыпается как встрепанный. Голова тяжелая, горло пересохло. И не понять, хорошо ему или плохо. Ясно одно: после сонета перед ним распахнулось еще что-то новое. За пределами светской гостиной. Смутные образы тревожат его: женские лица, женская плоть, какие-то жаркие волны. Ему не терпится опять увидеть Франсуа на следующий вечер.

Распорядок его изменился. Днем он прилежно сочиняет, потом является в салон и исчезает вместе с Франсуа. Ему уже не надо, чтоб завестись, хлестать вино стакан за стаканом, он учится пить медленно и наслаждаться тем, как винные пары развязывают язык. Слова освобождаются, наливаются дерзостью, насмешкой, привлекают все больше внимания к Жану. Теперь он тоже потчует компанию своими дневными трофеями и не стесняется ввернуть цитату из Вергилия, Овидия, Гомера. Все восхищаются его познаниями и скрупулезной дисциплиной. Он делает успехи, становится мало-помалу опасным соперником. Рядом с его речами меркнут даже шутки Франсуа.

— Конечно, он человек остроумный, но подлинный писатель — это вы, — говорили ему.

Однажды Франсуа ни с того ни с сего принимается, к восторгу сотрапезников, бойко пересказывать в рифму отрывок из «Одиссеи». Жана это корежит. Франсуа взял ту сцену, где Навсикая, царевна, говорит с отцом, царем Алкиноем, и в переводе она называет его «миленьким папочкой». Жан ясно слышит греческие слова рарра phile [37] Папа любимый. , на диво простые и нежные, с которыми никогда не сравнится никакая галантная завитушка. Так нельзя, бормочет он про себя. Как может, подавляет злость, но не выдерживает и бросается вон из трактира. Хоть прошло уже несколько лет, он, несмотря на все свои усилия, никак не отделается от злополучной серьезности, непримиримости, мрачности. Какими бы несообразными ни были стихи Франсуа, разве стоит принимать это так близко к сердцу?