Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Мари возгордилась. Твердит, что Жан проигрывает всякий раз, когда пишет не для нее. Но через месяц умирает Мольер, и Жан дает себе слово: отныне никаких проигрышей. Остается Люлли, но он не очень-то француз. «Теперь, — говорит он Мари, — остался только я».

Решив переиздать четыре пьесы, он несколько смягчает предисловия, в частности суждения о Корнеле. Но «Андромахе», наоборот, придает остроты, усиливает ярость Гермионы. Мари довольна — ее роль становится значительней, но Жан старается не для нее. Гермиона — вулкан, всю мощь которого он до сих пор не показал. Для этого издания он заказал четыре фронтисписа четырем прославленным художникам, а на обложке, после долгих раздумий, решил написать не «Театр», а «Сочинения». Возможно, это хоть как-то умерит гнев тетушки и его старых учителей. Никола посмеивается: уж очень ловко гордость строит себе оправдания. Корнель и тот бы на такое не решился.

На заседания Академии он ходит редко. Там говорят всё об одном и том же — о том, что надобно составить и издать четыре книги: словарь, грамматику, риторику, поэтику, — и миссия, возложенная на академиков, будет выполнена. Задача так трудна, что решено пока сосредоточиться на словаре, но, на взгляд Жана, словарь — обыкновенная словесная копилка, и его не прельщала идея заниматься ее пополнением. Он отстраняется, отлынивает, увиливает как может. А на расспросы желчно отвечает: грамматика куда важнее лексики. И Академия того же мнения, возражают ему. Одобрила же она «Грамматику» Пор-Рояля. Жан удивляется монаршему благоволению, не знает, радоваться или нет. Собратья сходятся на том, что он упрям и необщителен, однако же никто его не задевает.

Он перечел «Грамматику» своих учителей. Там сказано, что эллипсис — высшая форма синтеза, на какую способен человеческий ум. Он-то думал, что открыл нечто новое, а оказалось, они его на десять лет опередили. Он просто следует по их стопам. И так всегда и во всем. Вдруг он вообразил этих затворников за работой, и ему стало стыдно за звания и банкеты, которыми его удостаивали. Так что нередко посреди какого-нибудь приема в свою честь лицо его вдруг омрачается, искажается, как от резкой боли. «Перестаньте хандрить, — шепчут ему тогда Мари или Никола, — наслаждайтесь своим торжеством». Но он только отмахивается, глядя в сторону. Они стараются его расшевелить, заводят речь о новой и, как говорят, самой лучшей пьесе Корнеля. «Настоящий прощальный шедевр», — поддает жару Никола, надеясь вывести Жана из столбняка, но того не пронять. То ли строгая тень Пор-Рояля накрывает его суетную жизнь, то ли ослабевает честолюбие, теперь, когда у него не осталось достойного соперника и не с кем тягаться? То ли действуют обе причины?

Без короля ему плохо. На счастье, государь вернулся целым и невредимым из действующей армии, где пробыл почти полгода. Жан не имеет ни малейшего понятия о военной жизни. Он представляет себе сырость, грязь и гул молитв, которыми солдаты осаждают Бога. У него с королем твердое распределение ролей. Он управляется с тенями и химерами, король — с пехотой, конницей и пушками.

В последнюю кампанию король применил новый способ осады, изобретенный его главным военным инженером. Жан никогда не видел маршала Вобана, но одно его имя пробуждает в нем ревность. Он так и видит короля и маршала, когда они бок о бок, на коне или пешком, осматривают поле боя и считают мертвых, — это сближает больше, чем любые пьесы. У него же вместо битв только всеобщие происки, козни, интриги, машинерия, опера, и за всю жизнь всего лишь несколько минут, когда касаешься живого, будто пласта сырой земли коленом.

С тех пор как государь вернулся, он только и знает, что устраивает балы и приемы в Версале, охладев ко всем прочим своим замкам. Сзывает всех, не скупится на свечи и яства, неустанно расширяет дворец и парк, — такого монарха еще не бывало. Во время последних празднеств многим придворным пришлось спать в карете.

Неделю длились торжества по случаю военных побед, и король повелел, чтобы в один из дней сыграли «Ифигению». Он также пожелал увидеть комедию Мольера, пусть без самого Мольера — что за важность! А Жан и рад — его трагедия, грандиозная ода грандиозному королю, только выиграет от подобного контраста.

Несмотря на жару или именно из-за нее, король решил придать событию особенную пышность: пир горой, увеселения, всё на свежем воздухе. Жан никогда не видел такого роскошного парка, и это несмотря на садовые работы, на строительные леса повсюду. Но когда Мари громко восхищается, он просит ее умерить восторг. Она возражает: Ленотр нужен повсюду, он проектирует сады при множестве дворцов во Франции да и по всей Европе. Ленотр — один из лучей короля-солнца. Еще один, примечает Жан, — он их считает, называя имена, точно срывает лепестки ромашки.

— Не тревожьтесь, мой друг, — утешает Мари. — Ведь и вы такой же луч. Слова, как и деревья, остаются навечно.

Она пошла на сцену, а Жан подумал, что наступит день, когда она его бросит. Когда он больше не сможет писать для нее подходящие роли, когда его слава померкнет, когда он постареет. Бросит не мужа, а его, хоть это он преобразил ее жизнь, хоть, работая вместе, они, драматург и актриса, сроднились донельзя. Сколько часов провели они наедине, зарывшись в дебри слов, в сплетения слогов, прощупывая душу героини и не успокаиваясь до тех пор, пока не добьются искомого, не достигнут предельной точности! Как, например, в тот раз, когда он заставлял ее во втором полустишье читать октавой выше, чтоб прозвучала паника, смятение. У Жана защемило сердце. Нет, эта связь важнее, чем любовные объятия, надежнее, чем эфемерные вздохи. Не может быть, чтобы настал такой пагубный день.

Кадки с деревьями вынесли наружу. Воздух напоен сладковатым цитрусовым запахом. Жану сказали, что с месяц назад его трагедию могли бы украшать белоснежные цветы, теперь же апельсины отцвели. А ему вдруг привиделся другой, совсем голый парк: жирная красная земля, зеленая трава, бурые кустики самшита и ни единого цветка.

Свежепостроенные залы Оранжереи вмещают столько же людей, сколько деревьев зимой — тысячу с небольшим, однако, говорят, король намерен эти залы увеличить. Жану льстит мысль, что празднествам король уделяет не меньше внимания, чем военным действиям, из чего можно заключить, что трагедии Жана не уступают в силе пушечным ядрам.

Театр располагался в конце аллеи, вдоль которой были расставлены гранаты, апельсины и огромные вазы, наполненные цветами лилий. Свечи в хрустальных канделябрах озаряли все вокруг ослепительным светом, еще и отраженным от мраморного портика. Для пьесы, действие которой происходит в спящем воинском стане на морском берегу, такого блеска не требовалось. Однако Жан не против — без этого сияющего пятна в конце аллеи ночь не настолько походила бы на день. От Жана — простота, от короля — роскошное обрамление, необходимое, чтобы она заблистала. Усаживаясь в первом ряду, он ощутил приятное головокружение.