Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

– Порою мне кажется, что Амира меня не любит, – как-то раз леди Уолдерхерст сказала Осборну. – Она посматривает на меня с таким странным видом!

– Напротив, она вами восхищается, – ответил он. – Из-за того, что вы такая высокая и так свежо выглядите, она считает вас чем-то сверхъестественным.

В парке, окружавшем Полстри-мэнор, был большой старый пруд, глубокий и темный, окруженный живописно разросшимися деревьями. По берегам он зарос белым и желтым рогозом и коричневым бархатным камышом, в воде раскрывали и закрывали свои цветки водяные лилии. К нему вела липовая аллея, заканчивавшаяся замшелыми ступеньками, по которым спускались те, кто хотел покататься в мерно покачивавшейся в стоячей воде лодке. В центре пруда был остров, на котором в свое время высадили розы, позволив им потом одичать, ранней весной здесь зацветали нарциссы и другие цветы, они пробивались сквозь густую траву и склоняли к воде свои душистые головки. Леди Уолдерхерст открыла для себя это место во время медового месяца и очень его полюбила. Липовая аллея была ее любимым местом прогулок, и она подолгу сидела на скамейке под росшим на острове деревом.

– Там так тихо, – объясняла она Осборнам. – Кроме меня, туда никто не ходит. Стоит мне перейти старый мостик и расположиться там с книгой или работой, как мне кажется, будто я одна на белом свете. Ни звука, только шорох листьев да всплески плавающих вокруг болотных курочек. Они меня совершенно не боятся, как и дрозды, и малиновки. Они знают, что я сижу тихонечко и только наблюдаю за ними. Иногда они подлетают совсем-совсем близко.

Она взяла за обыкновение писать письма или шить в этом сладостном уединении и проводила здесь многие часы. Ей казалась, что ее жизнь день ото дня становится все прекраснее.

Эстер же пруд совсем не нравился. Ей казалось, что здесь слишком уединенно и тихо. Она предпочитала комфорт своего будуара или солнечный сад. Иногда в эти дни она пугалась собственных мыслей. Ее словно что-то подталкивало – подталкивало к самому краю, и ей требовалось немало усилий, чтобы оставаться самой собой. Когда они с мужем были вдвоем, они все больше молчали. Были темы, которые они предпочитали не обсуждать, но каждый знал, что другой думает об этом денно и нощно. В темные ночные часы Эстер лежала в своей постели без сна и знала, что Алек в своей тоже не спит. Она слышала, как он ворочается, как тихо чертыхается. Она не спрашивала, о чем он думает. Она знала. Знала, потому что и сама думала о том же. О большой, румяной, доброй Эмили Уолдерхерст, размечтавшейся о невероятном счастье и в блаженном изумлении не устающей благодарить Всевышнего; о богатых землях и больших, удобных домах; о том, что значит быть маркизом Уолдерхерстом или его сыном; о длинной, утомительной поездке назад в Индию; о безнадежном прозябании в дрянном бунгало; об испорченных местных слугах, одновременно и подобострастных, и упрямых, лживых и вороватых. И не раз ей приходилось зарываться лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания.

В одну из таких ночей она проснулась в очередной раз и, прислушавшись, решила, что Осборн крепко спит – из его комнаты не доносилось ни звука. Поэтому она встала с постели и села у открытого окна.

Она просидела недолго, как вдруг поняла – сама не зная как, – что в кустах под окном кто-то есть. Она не могла определить, что натолкнуло ее на эту мысль – звук, или какое-то движение, или и то и другое, но невольно повернула голову в ту сторону.

Да, что-то или кто-то стоял на углу, скрытый листвой. Странно, глубокая ночь, а кто-то вышел на прогулку или на встречу. Эстер сидела, затаив дыхание. Поначалу она ничего не слышала и не видела, но вдруг среди листвы мелькнуло что-то белое. Белое носила только Амира. Миссис Осборн подождала несколько секунд, и за это время у нее сформировалась одна странная мысль, хотя, если принять во внимание некоторые моменты, мысль эта – как она сразу же поняла – вовсе не была странной. Она встала и прокралась в комнату мужа. Его постель была пуста, хотя он улегся спать в обычное время.

Она вернулась к себе и снова легла. Минут через десять капитан Осборн неслышно поднялся по лестнице и тоже лег. Эстер притворилась спящей и ни о чем его не расспрашивала. Она знала, что он ничего ей не расскажет, да она и не хотела ничего слышать. На днях она видела, как он разговаривал с Амирой на лужайке, теперь вот они встречались среди ночи, и она понимала, что ей не стоит даже думать о том, что означают их переговоры. Утром она выглядела усталой.

Леди Уолдерхерст и сама выглядела не лучшим образом. В последние две-три ночи она опять просыпалась с ощущением, что рядом с ее постелью кто-то есть, хотя когда потом вставала и осматривала комнату, она никого не находила.

– Мне неприятно это говорить, но, боюсь, я становлюсь слишком нервной, – сообщила она Джейн Купп. – Начну-ка я пить валериану, хотя ничего хорошего в этом нет.

На лице Джейн тоже было написано беспокойство. Она не рассказывала своей хозяйке о том, что в последнее время следовала выработанным ею для самой себя правилам. Она приобрела пару матерчатых тапочек и училась ходить неслышно. Ложилась спать она поздно, вставала очень рано, но ничего такого особенного не обнаружила. Правда, отметила она, Амира больше не следит за ней взглядом, как следила раньше. Как показалось Джейн, индианка даже стала ее избегать. Но она ничего об этом не рассказывала леди Уолдерхерст, а только заметила:

– Да, миледи, мама говорит, что валериана очень хороша от нервов. Вам оставить в спальне свет, миледи?

– Боюсь, я не засну при свете, – ответила ее хозяйка. – Я не привыкла.

И она продолжала спать – иногда беспокойно – в темноте и не знала, что в иные из ночей Джейн Купп располагалась в ближайшей к ее спальне комнате и старалась как можно дольше бодрствовать. На самом деле спальня Джейн была в другой части дома, но тряпичные тапочки позволяли ей теперь бесшумно двигаться и замечать вещи, которые укрепляли ее решимость быть поблизости от хозяйки.

– Я не думаю, что все дело в нервах, – сказала она матери. – И что глупо с моей стороны так волноваться из-за всяких мелочей. Но по ночам я должна быть рядом с ней.

На закате липовая аллея была необыкновенно красивым, хотя и сумрачным местом. Лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь густую листву и золотили лужайки. Но позже, когда наступал вечер, потемневшие стволы напоминали колонны полуразрушенного собора, заброшенного и полного бесплотных духов.

Если бы Джейн Купп не трусила с самого начала, она бы все равно испугалась, осторожно пробираясь по темной аллее и боязливо оглядываясь по сторонам. Она спешила в аллею, пока ее хозяйка сидела за ужином.