Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

Музыка умолкла, и мужчина, вновь сжимая Любину ладошку в своей, повел ее к столу. Усадил, поблагодарил за танец и исчез. Люба, как бы невзначай, несколько раз оглянулась, ища глазами своего партнера, но так и не увидела. Столы были сдвинуты буквой «П» и, очевидно, его место было где-то за ее спиной, на противоположной стороне. Она хмыкнула про себя: «Даже не представился, тоже мне, таинственный незнакомец!» и посмотрела на свою ладонь, которая все еще хранила тепло его руки. Два следующих танца она просидела на пару со старушкой — никто ее не приглашал, незнакомец тоже не появлялся. Люба поймала себя на том, что ее поведение неестественно: как-то залихватски пьет непривычную для нее водку, громко смеется над плоскими шутками соседа напротив, чересчур бойко и назойливо ухаживает за старушкой, совсем оглохшей от грохочущей музыки. Люба сердито одернула себя, мысленно обозвав дурой, безжалостно вынесла вердикт: «Это я из-за него. Стараюсь привлечь внимание. Идиотка!» Она решила немедленно уйти. Дождавшись очередного танца, когда начались всеобщий гвалт и суета, Люба пошла в фойе. А там неожиданно столкнулась с таинственным незнакомцем. Он стоял возле раздевалки и курил. Люба опустила глаза и протянула гардеробщику номерок. Ей подали шубу, шапку и сапоги. Она, неловко присев на скамейку, стала надевать сапоги. Ей казалось, что мужчина в упор разглядывает ее, и оттого ее движения были нервными, торопливыми. Как назло, молния не застегивалась. Люба рывком несколько раз попыталась сдвинуть собачку с места, но тщетно. Кончилось тем, что язычок замка оторвался. Люба растерянно смотрела на бесполезный теперь кусочек железа, лежащий на ладони, не зная, что делать дальше. Вдруг незнакомец оказался буквально возле ее ног. Он стоял перед ней на одном колене и деловито осматривал сломанную молнию.

— У вас есть шпилька? Или заколка какая-нибудь?

— Шпилек нет. Вот только брошка.

Люба с трудом отцепила от блузки золотую брошь. Мужчина взял двумя пальцами дорогую вещь, слегка повертел ее, разглядывая, произнес с сожалением:

— Хороша! Как бы не поцарапать.

— Наплевать. Не идти же по городу в таком виде.

Мужчина поднялся, с улыбкой обратился к гардеробщику, застывшему за своей перегородкой с безразличным видом:

— Друг! У тебя наверняка инструмент какой-нибудь имеется. Не одолжишь на пару минут?

«Друг», по виду запойный пьяница, с сизым носом и дряблыми, в красных прожилках щеками, пожал плечами, выпятив нижнюю губу, и уставился опухшими глазками на чересчур нахального гостя. Но тут же вдруг засуетился, начал что-то разыскивать в ящике своего стола. Вскоре в его дрожащей узловатой руке оказались отвертка и плоскогубцы. Незнакомец взял их с такой обезоруживающей улыбкой, что гардеробщик тоже в ответ осклабился, с трудом растянув отвыкшие от улыбок губы. Люба про себя отметила, что перед харизмой незнакомца не могут устоять даже такие выхолощенные злодейкой-судьбой типы, как этот гардеробщик.

С помощью плоскогубцев молния была быстро застегнута. Размякшая от неожиданной мужской заботы, Люба благодарно протянула руку и представилась:

— Любовь Антоновна.

Мужчина серьезно, на этот раз без своей фирменной улыбки, заглянул в Любины глаза, взял ее ладонь своей ручищей, поцеловал, а точнее, прикоснулся к ней губами и тихо произнес:

— Александр Иванович. Можно мне проводить вас?

От этого прикосновения и тихого, чуть хрипловатого голоса Люба вспыхнула, опустила ресницы и лишь кивнула в ответ, а потом отвернулась к окну, застегивая непослушными пальцами пуговицы шубы. Александр Иванович не заставил себя долго ждать. Он быстро надел дубленку и шапку, услужливо поданные гардеробщиком, и, подойдя к двери, распахнул ее перед Любой:

— Прошу!

Они молча шли по ночной улице, скупо освещенной неоновыми фонарями. В конусах их света кружили снежинки, сверкая и переливаясь, словно бриллианты.

Люба заговорила первой. Ей не давало покоя то, что дубленка спутника была нараспашку и при порывах ветра ее полы разлетались в стороны.

— Александр Иванович! Сегодня, по-моему, не очень жарко.

Его голос с легкой хрипотцой прозвучал как музыка:

— Не беспокойтесь обо мне. Я ведь фермер. Ко всему привыкший. Целыми днями на свежем воздухе.

— Как интересно! Впервые встречаю человека такой профессии.

— Хм. Ну, профессия не профессия… По ходу пьесы, как говорится, пришлось обучаться. Вообще-то, по специальности я судовой механик. На торговых судах ходил. Пять лет, как сошел на берег, ну и стал на якорь в своей родной деревне.

— А хозяйство у вас большое?

— Как сказать… Сотня бычков, да молочная ферма на сорок голов.

— По-моему, это много. Я вот помню бабушкину корову. Сколько с ней одной было хлопот, а тут — сорок. С ума сойти!

— Но я же не один.

— Наверное, у вас семья большая?

— Как раз наоборот. Один как перст. Если не считать родню по отцовской линии. Да вы их всех видели на свадьбе. С женой мы расстались еще в Мурманске. Нашла она себе одного… кхм, пока я, значит, по загранплаваньям туда-сюда мотался…

Он крякнул и, постучав себя по карманам, достал пачку сигарет. Закурив, спросил:

— А вы, извиняюсь, москвичка?

— Да.

— Вон в том доме, значит, мы, родственники невесты, и остановились всем табором. У ее родителей.

Он показал на одну из семнадцатиэтажек, стоящих в безликой шеренге, словно костяшки домино на столе.

— Вам повезло. Вы уже пришли. А мне еще час добираться до дома.

— Да неужели вы подумали, что я брошу вас одну? Посреди ночи? Что я, похож на идиота?

Они с трудом поймали такси, и потом, сидя бок о бок на заднем сиденье «Волги», неловко молчали всю дорогу. Ее позабавило это чувство неловкости: «Восьмиклассница, да и только! И он хорош! Как на первом свидании — нескладный, бестолковый…»

А на майские праздники он пригласил ее к себе, в деревню. Сойдя с электрички, она села в видавший виды УАЗик и всю дорогу, до самой деревни терзалась сомнениями. Зачем едет? Что у нее общего с ним, грубоватым деревенским мужиком, интересы которого сводятся в основном к надоям, привесам и кормам? Но тут же одергивала себя, ругая за ханжество и интеллигентскую спесь: «Это у меня учительские замашки — всем давать оценки, все раскладывать по полочкам и мерить собственным аршином. Как я это ненавижу в коллегах, а сама, получается, нисколько не лучше их».

Увидев его на весенней лужайке возле дома, вышедшего ей навстречу, улыбающегося, трогательного в своей простоте и открытости, Люба вдруг ощутила горячую волну желания. Она даже испугалась своей страсти. Внутри у нее шла борьба между сердцем и рассудком. Ее природная сдержанность, которую многие принимали за холодность, победила и в этот раз, но не настолько, чтобы обмануть Александра. От него не ускользнули ее волнение, смущенная радость, искорки в глазах.