Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

– Это абсолютно приемлемый способ мщения, – ответил он. – Лишь отпетый негодяй способен на полном серьезе пролить чужую кровь.

Лишь отпетый негодяй! Я пристально посмотрел на него. Его улыбающиеся глаза встретили мой взгляд с добродушной, лишенной страха искренностью. Он явно не стыдился своих взглядов, скорее гордился ими. Стоя передо мной с освещенным ярким солнцем лицом, он казался воплощением юности и мужской силы, Аполлоном снаружи и Силеном внутри. При виде его душа моя корчилась от отвращения. Я знал, что чем скорее оборвется его распутная жизнь, тем лучше, в любом случае в мире станет одним предателем меньше. Мысль о моем страшном, но справедливом долге овеяла меня, словно дуновение тленного ветра, по телу пробежала нервная дрожь. Очевидно, на моем лице отразилась бушевавшая во мне буря, поскольку Феррари воскликнул:

– Граф, вам нехорошо?! Не больны ли вы?! Прошу вас, обопритесь на меня! – С этими словами он протянул мне свою руку.

Я мягко, не непреклонно отстранил ее.

– Ничего особенного, – холодно ответил я. – Просто легкая дурнота, которая часто одолевает меня, последствие недавней болезни.

Тут я взглянул на часы: день быстро приближался к концу.

– Прошу меня извинить, – продолжил я. – Сейчас я вас покину. Что касается картин, которые вы позволили мне выбрать, то мой слуга зайдет за ними вечером и избавит вас от необходимости их отправлять.

– Меня не затруднит… – начал Феррари.

– Простите, – прервал я его, – но позвольте мне поступить по-моему. Я немного своеволен, как вам известно.

Он поклонился и улыбнулся улыбкой придворного льстеца – именно такие улыбки я ненавидел. Он с готовностью предложил проводить меня до гостиницы, однако я в довольно категоричной форме отклонил его предложение, в то же время поблагодарив его за любезность. На самом же деле я едва выносил его общество: стало сказываться нервное напряжение, и мне очень хотелось побыть одному. Я чувствовал, что если пробуду с ним немного дольше, то не смогу побороть искушения вцепиться ему в глотку и придушить. Поэтому я распрощался с ним дружелюбно, но достаточно холодно и церемонно, а он рассыпался в благодарностях за честь, которую я ему оказал, купив его картины. Я отказался от его благодарностей, заверив его, что моя радость от покупки его картин далеко превосходит его восторги и я горжусь тем, что стал обладателем столь ценных свидетельств его гения. Он проглотил мою лесть так же жадно, как рыба заглатывает наживку, и мы расстались, совершенно довольные друг другом. Стоя в дверях, он смотрел, как я шел по бугристой дороге медленной и осторожной походкой пожилого человека. Едва скрывшись из виду, я ускорил шаг, поскольку из-за бушевавших во мне противоречивых чувств с огромным трудом сохранял самообладание. Когда я вошел в свои гостиничные апартаменты, первым, что бросилось мне в глаза, была большая корзина из ивовых прутьев, полная спелых фруктов и цветов, стоявшая в центре стола и сразу же бросавшаяся в глаза.

Я позвал камердинера.

– Кто это прислал? – спросил я.

– Графиня Романи, – с едва скрываемой важностью ответил Винченцо. – Там приложена визитная карточка, если ваше сиятельство соизволит взглянуть.

Я соизволил. Это была визитная карточка моей жены, на которой красовались написанные ее изящным почерком слова:

Напоминание графу об обещанном им завтрашнем визите.

Меня вдруг охватил гнев. Я скомкал в кулаке клочок плотной глянцевой бумаги и отшвырнул его в сторону. Смешанный аромат цветов и фруктов ударил мне в нос.

– Я не нуждаюсь в подобных пустяках, – едва сдерживаясь, обратился я к Винченцо. – Отнесите их дочке владельца гостиницы, она ребенок, и ей очень понравится. Унесите немедленно.

Винченцо послушно взял корзину и вышел с ней за дверь. Мне стало легче, когда рассеялся исходивший от нее аромат и исчезло буйство красок. Чтобы я получал подарки из собственного сада! Раздосадованный, с болью в сердце я рухнул в кресло и тотчас же расхохотался.

Вот как! «Мадам затевает игру», – подумал я. Уже оказывает знаки внимания человеку, о котором знает лишь, что он, по слухам, сказочно богат. Золото, извечное золото! Что только оно не сделает! Поставит гордецов на колени, заставит упрямцев раболепствовать, победит отвращение и предубеждение. Весь мир – раб его желтоватого блеска, и любовь женщины, этот скоропортящийся товар, всегда в его распоряжении. Хотите поцелуй ярко-алых губ, кажущихся напоенными медовой сладостью? Заплатите за него сверкающим бриллиантом: чем больше камень, чем дольше поцелуй! Чем больше бриллиантов дадите, тем больше ласк получите. Это прекрасно знает золотая молодежь, проматывающая себя и наследие своих родов ради модной смазливой куколки на сцене.

Я горько улыбнулся, вспомнив томный чарующий взгляд, которым меня одарила жена, сказав: «А вы, кажется, вовсе не старый». Я прекрасно понимал, что значил этот взгляд, я не зря так долго изучал в нем игру света и тени. Мой путь был прямым и идеально ровным – возможно, слишком ровным. Мне бы хотелось встретить трудности и препятствия, но их не существовало – ни одного. Предатели сами шли в расставленную для них ловушку. Я вновь и вновь спокойно и беспристрастно спрашивал себя: есть ли причина, по которой я должен над ними сжалиться? Выказали ли они хоть малейшее стремление к покаянию? Было ли в них какое-то благородство, честность, хоть одно положительное качество, которое могло бы укрепить мои сомнения? И всегда звучал один и тот же ответ: нет! У обоих в сердцах были пустота, лицемерие и ложь, даже греховная страсть, которую они испытывали друг к другу, не содержала в себе серьезных намерений и подчинялась лишь стремлению к сиюминутным наслаждениям. Ведь Нина во время того судьбоносного разговора на тропинке, безмолвным и снедаемым страданиями слушателем которого я стал, намекнула, что, возможно, устанет от своего любовника, а он в тот же день откровенно признался мне, что абсурдно полагать, будто мужчина может быть всю жизнь верен одной женщине.

Короче говоря, оба они заслуживали надвигавшейся на них участи. Я знаю, что такие мужчины, как Гвидо, и такие женщины, как моя жена, часто встречаются во всех слоях общества, но от этого они не становятся менее вредоносными тварями и заслуживают уничтожения так же, если не больше, как и не столь опасные хищники. Бедные звери хотя бы не лгут, и после смерти их шкуры хоть чего-то стоят. Но кто измерит вред, нанесенный лживым языком, и какой толк от трупа лгуна – разве что заражать воздух губительной вонью? В свое время я удивлялся превосходству человека над остальным животным миром, но теперь понимаю, что превосходство это достигается в огромной мере благодаря исключительному себялюбию и хитрости. Огромный, добродушный и неразумный лев, знающий лишь один способ себя защитить – зубами и когтями, – не идет ни в какое сравнение с прыгающим двуногим хитрецом, который прячется за кустами и стреляет из ружья прямо в сердце крупного зверя. И все же львиный способ вести борьбу куда благороднее, а снаряды, торпеды и другие современные средства ведения войны – не что иное, как свидетельства человеческой трусости и жестокости, равно как и дьявольской человеческой изобретательности. Спокойно сравнивая обычную жизнь людей и животных и оценивая их лишь по абстрактным достоинствам, я склоняюсь к мнению, что животные заслуживают большего уважения!