Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

В подвальчике царили притворное веселье и легкость, я сразу же почувствовал себя как дома. Фриц, как обычно, встретил много знакомых. Троим он меня представил: студенту живописи Мартину, Вернеру и его подружке Инге, полненькой и живой. На Инге была маленькая шляпка с пером, которая придавала ей комическое сходство с Генрихом VIII. Пока Вернер болтал с Инге, Мартин сидел молча – тонкий, смуглый, с продолговатым лицом, резко выступающими скулами, тонко очерченным носом и сардонической улыбкой заядлого конспиратора. Позже, когда Фриц, Вернер и Инге подсели к другой компании, Мартин заговорил о грядущей гражданской войне. «Когда разразится война, – разъяснил Мартин, – коммунисты, у которых очень мало оружия, будут контролировать ситуацию. Полицию они задержат в гавани при помощи ручных гранат. Необходимо будет продержаться три дня, потому что советский флот стремительно подойдет к Свинемюнде и высадит десант».

– Я целыми днями изготавливаю бомбы, – добавил Мартин.

Я кивнул и смущенно ухмыльнулся, не понимая, то ли он разыгрывает меня, то ли сознательно ведет себя столь неблагоразумно. Он явно был трезв и не производил впечатления чокнутого.

В кафе вошел на редкость красивый юноша лет шестнадцати. Его звали Руди. Он был одет в косоворотку, кожаные шорты и ботинки мотоциклиста связи. Он прошествовал к нашему столу с видом героя-связиста, успешно вернувшегося после смертельно опасного задания. Однако отчета не последовало. После эффектного появления он по-военному резко пожал всем руку, спокойно уселся рядом с нами и заказал стакан чая.

Сегодня вечером я вновь посетил коммунистическое кафе. Это действительно прелестный мирок, со своими интригами и контринтригами. Здесь есть свой Наполеон – зловещий бомбоизготовитель Мартин; Вернер – местный Дантон; Руди – Жанна Д’Арк. Каждый подозревает каждого. Мартин уже предупредил меня, чтобы я был осторожен с Вернером – он политически неблагонадежен: прошлым летом украл все деньги молодежной коммунистической организации. А Вернер предостерег меня против Мартина: он нацистский или полицейский шпион или состоит на службе у французского правительства. Вдобавок ко всему и Мартин, и Вернер серьезно советуют мне держаться подальше от Руди и наотрез отказываются объяснять почему.

Но это совершенно неисполнимо. Руди уселся рядом и тотчас заговорил со мной – на меня обрушился ураган эмоций. Его любимое слово – « knorke » – потрясающе! Он – следопыт. Хочет знать, кто такие английские бойскауты. Любят ли они приключения? Все немецкие юноши – любители приключений. Приключения – это потрясающе. Наш тренер – потрясающий человек. В прошлом году он поехал в Лапландию и все лето прожил в хижине один…

– Вы коммунист?

– Нет, а вы?

Руди оскорбился.

– Конечно! Мы все здесь… Я дам вам несколько книг, если хотите. Вам нужно прийти к нам в клуб. Это потрясающе. Мы поем «Роте фане» и другие запрещенные песни. Вы меня научите английскому? Я хочу изучать языки.

Я спросил, есть ли в их группе девушки. Руди был так возмущен, словно я допустил какую-то непристойность.

– Женщины ни к черту не годятся, – сказал он горько. – Они все портят. В них нет духа приключений. Мужчины скорее понимают друг друга, когда они одни. Дядя Петер (это наш тренер) говорит, что женщина должна сидеть дома и штопать чулки. Единственное, к чему они пригодны!

– Дядя Петер тоже коммунист?

– Конечно! – Руди внимательно поглядел на меня. – Почему вы спрашиваете?

– Просто так, – поспешил я ответить. – Кажется, я его путаю с кем-то…

В тот день я побывал в исправительном заведении, навестил одного из моих учеников, герра Бринка, который там преподает. Это приземистый широкоплечий человек с тусклыми светлыми волосами, мягкими глазами и выпуклым, слишком тяжелым лбом немецкого интеллектуала-вегетарианца. Он носит сандалии и рубашки с открытым воротом. Я нашел его в гимнастическом зале, где он проводил урок с умственно отсталыми детьми; в исправительном заведении умственно отсталые живут вместе с малолетними преступниками. С меланхолической гордостью он поведал мне несколько историй: про маленького мальчика, страдающего наследственным сифилисом, – у него сильное косоглазие, про сына хронических алкоголиков, который безостановочно хохочет. Они карабкались по стенам, как обезьяны, смеясь и болтая, с виду вполне счастливые.

Потом мы прошли в мастерскую, где мальчики постарше в голубых халатах (все беспризорники и хулиганы) шили обувь. При виде Бринка они заулыбались. Лишь несколько человек оставались угрюмыми. Но я не мог смотреть им в глаза. Чувствовал страшную вину и стыд: ведь в этот момент я являлся единственным представителем их тюремщиков из капиталистического общества. Интересно, не арестовали ли кого-нибудь из них в «Александр Казино», и если так, они могли бы меня узнать.

Завтракали мы в комнате сестры-хозяйки. Герр Бринк извинился за то, что кормит меня тем же, что и мальчиков – картофельным супом с двумя сосисками и блюдом из яблок и вареных груш. Я возразил, как от меня и ожидали: все очень вкусно. И все же при мысли о том, что мальчики должны это есть, кусок застревал у меня в горле. Казенная пища имеет специфический привкус, хотя, возможно, это плод моего воображения. (Одно из самых ярких и страшных воспоминаний моей собственной школьной жизни – запах обычного белого хлеба.)

– У вас здесь нет засовов или запирающихся ворот, – сказал я. – Я думал, они имеются во всех исправительных заведениях. Ваши питомцы часто убегают?

– Почти никогда, – сказал Бринк. Мое предположение, казалось, навело его на грустные размышления. Он уронил голову в ладони. – Куда они побегут? Здесь им плохо. Дома – еще хуже. Большинство это знает.

– Но разве не существует естественного стремления к свободе?

– Да, вы правы. Но мальчики скоро утрачивают его. Система способствует этому. Думаю, у немцев этот инстинкт никогда не бывает сильным.

– Значит, у вас не часто случаются неприятности?

– Иногда бывают… Три месяца назад произошло нечто ужасное. Один мальчик украл у другого пальто. Он отправился в город – это разрешается, – очевидно, хотел продать его. Но владелец пальто кинулся за ним, они подрались. Владелец пальто бросил в воришку камнем, а тот специально замазал рану грязью, надеясь, что ему станет хуже и он сможет избежать наказания. Рана нагноилась. Через три дня мальчик умер от заражения крови. Когда его обидчик узнал об этом, он зарезался кухонным ножом. – Бринк глубоко вздохнул. – Иногда я дохожу почти до полного отчаяния, – добавил он. – У меня такое впечатление, что в мире сегодня свирепствует какое-то зло, какая-то зараза, поражающая всех подряд.