Юрий Антропов - Ивановский кряж

Человек показался Веньке знакомым, но нахмурился он совсем по другому поводу.

— А почему это, интересно, заглох-то?

— Да понимаешь, какая ерунда, — смешался Бондарь, — пробку у бачка забыл открутить. Ехал-ехал, и вдруг на тебе — чих-чих! — и заглох. Думаю, бензин, что ли, кончился? А там, черт, оказывается, давления воздуха нет.

Сашка улыбнулся, переглядываясь с Венькой, а их пленник будто только сейчас спохватился:

— Так вы что, ребята, никак за браконьера меня принимаете? Да я эту сеть впервые вижу! Даже удивляюсь теперь, как это я за нее винтом не зацепил.

— Да? — ухмыльнулся Бондарь. — Что ты говоришь! Вот как интересно… Ну, заливай-заливай, а мы послушаем, торопиться нам некуда, приятно побеседовать с такими, как ты…

«Идиот! — скрипнул зубами Венька. — Ну что он себе позволяет, разыгрывает тут черт знает что! Я же сто раз ему твердил: надо вежливо, культурно, без этих обезьяньих ужимочек: «Граждане, вы задержаны на месте совершения браконьерских действий, я являюсь общественным инспектором рыбоохраны…» Тут надо выдержать паузу и уверенно так, дескать, спешить мне, инспектору, некуда и бояться тоже нечего, я кругом себе хозяин и власть, и на моей стороне закон, — вытащить из папки, которая лежит на виду, удостоверение с золотым гербом.

Отдавать его в руки задержанных не положено, но в какой-то неопасной ситуации, как сейчас, например, когда встретились трое на одного, можно и дать подержать: пусть человек почитает, придет в себя, соберется с мыслями и осознает свое положение, чтобы не было никаких эксцессов, как говаривал покойный штатный инспектор Толя Симагин. И уже после этого, раскрывая перед собой папку с бланками актов, со спокойной деловитостью сказать: «Прошу предъявить ваши документы — гражданские, а также на лодку и ружье». И хотя ты уже точно знаешь, что никаких документов тебе не предъявят, но шариковую ручку все же держишь наготове.

Кстати, как раз тут-то надо и ухо держать востро — с виду вроде как думать только об акте, а на самом дело следить за каждым движением браконьеров: ведь они уже успели очухаться и теперь прикидывают, как бы им половчее выпутаться из этой истории. Конечно, по своей натуре не все они волки, есть и зайчишки. Но в конечном счете все зависит от того, как и с чем они влипли. Одно дело, если они уже успели поставить сеть — тут сам черт им порой не докажет, что сеть их собственная, а не чья-то чужая. Но совсем другой поворот, если в лодке у них и сеть, и рыба, да еще к тому же какая-нибудь промыслово-ценная, вроде нельмы или сазана, а то и осетр, пуда так на два.

Тут уж, как убедился Венька, надо быть шустрее самого шустрого. Если ты выследил наверняка, лучше всего сразу же прыгать к ним в лодку: ехал будто на обгон, по каким-то своим делам, ссутулившись у мотора, и вдруг, как только поравнялся, — скок! И если ты не промахнулся, а они не успели вовремя раскусить твой маневр и отпихнуть тебя, а попросту говоря, выкинуть за борт, считай, полдела сделано: взял их на абордаж. Процедишь сквозь зубы: «Госрыбинспекция, сидеть спокойно». И сразу сгоняешь со скамьи моториста, пока эта братия еще не пришла в себя — пока она в шоке, как любил выражаться Симагин. А руки твои в это время работают по-разному. Левая, на запястье которой шнур от твоей лодки, успела показать заранее приготовленное удостоверение и тут же хватается за рукоять их мотора. В том-то и дело, что лодка должна плыть, причем в ту же сторону, куда и направлялись браконьеры, а не назад, что сразу бы вызвало панику. А правая рука твоя — та, по сути дела, остается дежурной, как бы готовой в любой момент выхватить из-за пазухи пистолет, которого у тебя, конечно, нет и сроду не бывало.

И вот таким макаром доставляешь всю флотилию к ближайшей деревне или к дому бакенщика, а там уже хоть оттого спокойнее, что надеешься: при свидетелях никакие субчики на мокрое дело не пойдут. И вообще, самое главное — на фарватер их вывести. Там и теплоходы, и баржи, и лодки снуют.

А если ты подходишь к браконьерам не один, то, конечно, намного проще. Сам с ходу прыгаешь к ним в лодку, а твой помощник, ну, тот же Сашка, например, сразу же отваливает и быстро уходит в сторону, чтобы, как свидетелю, держаться поблизости и в то же время в хорошей позиции, чтобы из ружья не могли достать.

Но все это хорошо только при белом свете дня, а вот ночью… Тут, конечно, совсем другая наука, и дорогому шефу ее в жизнь не освоить.

— Отцепи-ка мне один поплавок, Борис Дмитриевич, — как следует выругав про себя Бондаря, сдержанно попросил Венька.

Тот с явной неохотой, что сбивают ему работу, отложил в сторону приготовленный бланк акта и, сняв крашеный пенопластовый поплавок с мокрой сети, кинул его в лодку. Знатный это был поплавок — сероватый, с сузеленью, почти неразличимый в воде. Первый признак большого браконьерского опыта.

— Ценная работа, — крякнул Венька. — А ну-ка, Саня, загляни в багажничек к этому гражданину: сколько у него там еще осталось этого добра, они же для инспекции дороже самих сетей, такая, понимаешь ли, маскировка…

И сникшему мужику в кожушке, как и рассчитывал Венька, сразу стало ясно, что тут уж лучше без дураков — повиноватиться, как на духу, и молить бога только об одном: чтобы не конфисковал еще и мотор.

— Да ладно: пишите, все данные скажу на совесть…

— Была у волка совесть, — оборвал его Бондарь, снова нацеливаясь ручкой в бланк акта.

— Да мы же с одного завода, ребята!

— Свисти больше, милый. Глядишь — и поверят. Только не мы, не на тех нарвался. А ну, давай документы!

— Э-эх, начальник… — посетовал браконьер. — Где тебе простого работягу заметить… Но ты-то, Комраков, — неожиданно обратился он к Веньке, — должен же был меня приметить хоть раз за все эти годы! По одним и тем же цехам порой ходим. Вот я, к примеру, тебя знаю…

— Ладно, хватит разглагольствовать! — прикрикнул на него Бондарь. — Я вот выпишу тебе сейчас штраф на ползарплаты, тогда сразу прикусишь себе язык…

Все три лодки прибило к рагознику, казавшемуся не палево-зеленым, а изумрудным от белого снега в пахах листьев. Свежие изломы камышинок источали полузабытый пресный запах ранней, весенней зелени, так остро ощутимый на воде.

Снова начал мельтешить скопившийся вверху снег, Бондарь и браконьер все о чем-то бубнили и бубнили, и Веньке в какой-то момент стало казаться, что сидят они тут давно, а зачем — никто и не знает толком.

«Кто же это и когда говорил мне, — подумал Венька, — что самое главное в жизни — это любой ценой добиться власти, чтобы чувствовать себя человеком? Да шеф, однако, кто же еще-то! Кому еще другому западет в голову подобная мысль? Он потому-то и ко мне приблизился, чтобы здесь, на реке, наверстывать то, что не удавалось ему на заводе. Там-то не шибко раскричишься на рабочего, не те времена. Вот и изгаляется над кем ни попадя. А что до всего этого, — окинул Венька взглядом и свинцово тяжелую реку, и притихший под переновой краснотал, — без чего истинно русская душа и жить-то не может, то начхать ему на все это, было бы только где плавать да над кем командовать. На наш век, говорит, этого добра хватит… Ведь вот что делает с человеком, — вздохнул Венька, — такая дьявольская потребность властвовать. Прямо подвижником стал дорогой шеф, вон в какую погибельную погоду за мной увязался: пускай, мол, и не встретим на реке никого, не покомандуем ни над кем, так зато потешим себя сколько-то, что можем, можем это сделать!..»