Юрий Антропов - Ивановский кряж

Венька шоркнул по лицу задубелым, пахнущим железом рукавом спецовки и не удержался — изумленно покачал головой: Зинаида-то, а?! Да разве же он еще тогда, той весной, не был в душе уверен в своей Зинухе, что не в ее характере писать разные жалобы? Она ж, супруженька его, лучше молчанкой доймет человека, будет месяц молчать, два, пока ты сам не поймешь, что поступил как последняя скотина.

— Дошло, Николай Саныч, — весело хлопнул себя Венька ладошкой по лбу, — можно сказать, усек все как оно есть! Так что против серьезного разговора я ничего не имею и даже, наоборот, душевно благодарю!

Сменный чертыхнулся и, явно обескураженный, ушел.

— Давайте прощаться, — тут же заторопившись, сказал Венька женщине у транспортера.

Похоже, та слыхала весь их разговор с механиком и ничуть не удивилась такой перемене Венькиного построения. Ее руки уже снова ворошили проплывавшее перед нею крошево.

— Слушайте, — несмело тронул он ее за рукав, — это, конечно, все ерунда… но мне охота подарить вам что-нибудь на память. Вы как, а?

Она улыбнулась, пожала плечами. Вид у нее был грустный. «Черт его знает, — отчаянно подумал Венька, — а вдруг и я ей кого-то напомнил? В жизни все возможно».

— Только у меня ничего нету, — сказал он и, понимая, что это глупо, огляделся вокруг. — Разве что вот это… — Венька, к ее изумлению, задрал штанину и выковырнул из носка давешний плексигласовый кубик, радуясь своей догадливости. — Между прочим, обратите внимание, какой тут секрет: этот кубик я так сварганил, что он падает шестеркой вверх, реже азиком, как говорят доминошники.

— Азиком?

— Ну да. То есть единичкой. Но чаще шестеркой, — твердо и даже чуточку гордо заявил Венька. — Тут все дело в центре тяжести. Вот глядите! — Он присел на корточки и бросил кубик прямо на пол. Кубик крутанулся и замер, показывая единичку.

— Азик, — сказала она.

— Чего это он… — изумился Венька и, встряхнув в сомкнутых ладонях кубик, опять подбросил его, но тут же поймал на лету и протянул ей: — Ну его, в самом деле, что мы как маленькие…

И быстро пошел по цеху, машинально нащупывая на груди противогазную соску и захватывая ее губами.

Ближе к весне Веньку стали одолевать сны. Да все явственные, с подробностями, будто дело происходило наяву.

Сроду такого с ним не бывало, даже в пот бросит иной раз. Приходя в себя, Венька долго сидит в постели, вглядываясь в кромешную темноту.

А утром, перед тем как собираться на работу, он вспоминает ночное и на минуту притаится под одеялом, дивясь тому, что снится ему одно и то же. Будто в цехе у них случился взрыв хлоратора. И как раз в его смену. Да не так себе, взрыв-то, а сильный, каких еще не доводилось видывать. В один миг сгорело все подчистую, а брезентовая спецовка истлела на нем от жара без всякого пламени.

Все рассосалось вместе с дымом, словно и не было вовсе никакого цеха. А он живой!.. В этих странных снах Венька всегда оставался целехоньким, не хуже ствола хилого тополька за окном слесарки, на котором каждое лето от невидимого газа сворачивались раньше срока чахлые листья, толком не успевавшие набрать силу.

Но сон сном, а вот рука начинала мозжить взаправду, как и в те дни, когда и впрямь случались аварии и ее натрудишь, наломаешь в авральной работе. Это уж, видно, теперь на всю жизнь: руку придавило еще на монтаже хлораторов, после армии, и вот стоит лишь упомянуть в разговоре про эти чертовы махины, как рука тут же и даст о себе знать. Да что там разговоры — даже глупого сна хватает, чтобы растравить проклятущую застарелую боль в кисти.

— Это все потому, — сладко зевая спросонья, рассудила Зинаида, — что ты сам глупеешь с возрастом. — Она досадовала, что Венька разбудил ее ни свет ни заря только затем, чтобы пересказать свой сон. — Ты же уверял когда-то, что вообще никаких снов не видишь.

— Мало ли что! Раньше и ты не будила меня среди ночи своим храпом, — обиделся Венька.

— Чего-чего? — Уже готовая уснуть, Зинаида удивленно открыла глаза. — Храплю! Да мне мама еще в детстве говорила, что я сплю, как мышка. А мышки разве храпят? — со всепрощающей улыбкой просунула она руку под его шею.

— Хм, мышка… — отодвинулся Венька. — Хорошенькая мышка! — с какой-то мгновенной отчужденностью глянул он на жену, напоминавшую ему своей голенастостью и худобой скорее всего цаплю. — Кошку она имела в виду, твоя мать, старую облезлую кошку! Мурлычет которая на всю комнату.

— Ну знаешь! Да если бы я не заставила себя привыкнуть…

— К чему бы это?

— А к тому, что ты зубами скрипишь по ночам. С ума можно сойти от этого скрипа, забежаться куда глаза глядят.

— Ну и беги!

— Нет, я подожду, когда ты убежишь. Думаешь, я не знаю, — Зинаида шмыгнула носом, отворачиваясь к стене, — почему ты ездишь на завод в такую рань, за два часа до работы?

— Ну, почему? — Венька даже приподнялся на локте.

— А потому, что снова шашни завел с этой Раисой, кобель чертов!

Венька вздохнул протяжно:

— Ох и ненормальная же ты, Кустицкая…

— Ага, а ты нормальный. Дальше некуда. Да, господи, — всхлипнула Зинаида, — разве я не знаю? Тебе уже и работа твоя аварийная надоела хуже горькой редьки, а ты все с ней расстаться не можешь, хотя от газа пожелтел, как початок кукурузы.

— С кем не могу расстаться, с Раисой?!

Слово за слово, переругались с утра пораньше.

«Ну что ты с нее возьмешь?» — думал Венька уже в автобусе, поражаясь тому, как Зинаида все переиначила.

Всю дорогу до завода он простоял на задней площадке, насупленно уставясь в окно. Никого не хотелось видеть, никаких знакомых, кто бы ни входил в автобус.

Вспоминая последние слова жены, Венька все больше мрачнел. Как ни крути, а сердце подсказывало: все же есть в ее словах и какая-то правда…

Смешно получалось, что она, эта правда, была как бы скрыта от него самого.

В слесарке он сразу, как только притворил за собой дверь, примостился на краешек железной скамьи. В безлюдной пустоте любые звуки отдавались тревожаще гулко, и лучше было посидеть без всякой суетни, чувствуя спиной через стенку потаенный гул хлораторов и рукавных фильтров.

Хорошие были минуты. Особенно если все цеховые агрегаты гудят, посапывают размеренно, без надрыва. Кожей чувствуешь: все в порядке пока что. И не о чем тут думать.

Только вот голая ветка тополя, которую бестолково дергало ветром, то и дело стучала в окно, и в этом стуке мнилось что-то потерянное.

А до начала смены был еще битый час.

— Ха!.. На ловца и зверь бежит. Привет, керя! — с порога улыбнулся ему Торпедный Катер, слесарь ночной смены. — Ишь как удачно я нагрянул…

В свете потолочной лампы сияли вставные зубы Торпедного Катера. Ну и глупая же у него привычка — называть Веньку керей, корешом значит. А какой он ему кореш? Работают чаще всего в разных сменах и вместе не выпивали даже в дни получки, когда каждому рад и угостил бы хоть самого черта. Он и имя-то настоящее этого Торпедного Катера не знал. Говорили про него, что когда-то служил якобы на флоте, с той поры вечно щеголял в тельняшках, и вот за это и за то еще, что был несуразно долговязым и беспримерно нахальным, прозвали его Торпедным Катером.