Эрих Ремарк - Три товарища [litres]

Пат отказалась:

– Нет, мне уже опять хорошо.

Я взглянул на нее. Она действительно выглядела лучше. Глаза снова заблестели, губы стали пунцовыми, матовая кожа дышала свежестью.

– Быстро ты пришла в себя, просто замечательно, – сказал я. – Все это, конечно, ром.

Она улыбнулась:

– И постель тоже, Робби. Я отдыхаю лучше всего в постели. Она мое прибежище.

– Странно. А я бы сошел с ума, если бы мне пришлось лечь так рано. Я хочу сказать, лечь одному.

Она рассмеялась:

– Для женщины это другое дело.

– Не говори так. Ты не женщина.

– А кто же?

– Не знаю. Только не женщина. Если бы ты была настоящей нормальной женщиной, я не мог бы тебя любить.

Она посмотрела на меня:

– А ты вообще можешь любить?

– Ну, знаешь ли! – сказал я. – Слишком много спрашиваешь за ужином. Больше вопросов нет?

– Может быть, и есть. Но ты ответь мне на этот.

Я налил себе рому:

– За твое здоровье, Пат. Возможно, что ты и права. Может быть, никто из нас не умеет любить. То есть так, как любили прежде. Но от этого нам не хуже. У нас с тобой все по-другому, как-то проще.

Раздался стук в дверь. Вошла фрейлейн Мюллер. В руке она держала крохотную стеклянную кружечку, на дне которой болталась какая-то жидкость.

– Вот, я принесла вам ром.

– Благодарю вас, – сказал я, растроганно глядя на стеклянный наперсток. – Это очень мило с вашей стороны, но мы уже вышли из положения.

– О Господи! – Она в ужасе осмотрела четыре бутылки на столе. – Вы так много пьете?

– Только в лечебных целях, – мягко ответил я, избегая смотреть на Пат. – Прописано врачом. У меня слишком сухая печень, фрейлейн Мюллер. Но не окажете ли вы нам честь?..

Я открыл портвейн.

– За ваше благополучие! Пусть ваш дом поскорее заполнится гостями.

– Очень благодарна! – Она вздохнула, поклонилась и отпила, как птичка. – За ваш отдых! – Потом она лукаво улыбнулась мне: – До чего же крепкий. И вкусный.

Я так изумился этой перемене, что чуть не выронил стакан. Щечки фрейлейн порозовели, глаза заблестели, и она принялась болтать о различных, совершенно неинтересных для нас вещах. Пат слушала ее с ангельским терпением. Наконец хозяйка обратилась ко мне:

– Значит, господину Кестеру живется неплохо?

Я кивнул.

– В то время он был так молчалив, – сказала она. – Бывало, за весь день словечка не вымолвит. Он и теперь такой?

– Нет, теперь он уже иногда разговаривает.

– Он прожил здесь почти год. Всегда один…

– Да, – сказал я. – В этом случае люди всегда говорят меньше.

Она серьезно кивнула и посмотрела на Пат:

– Вы, конечно, очень устали.

– Немного, – сказала Пат.

– Очень, – добавил я.

– Тогда я пойду, – испуганно сказала она. – Спокойной ночи! Спите хорошо!

Помешкав еще немного, она вышла.

– Мне кажется, она бы еще с удовольствием осталась здесь, – сказал я. – Странно… ни с того ни с сего…

– Несчастное существо, – ответила Пат. – Сидит себе, наверное, вечером в своей комнате и печалится.

– Да, конечно… Но мне думается, что я, в общем, вел себя с ней довольно мило.

– Да, Робби. – Она погладила мою руку. – Открой немного дверь.

Я подошел к двери и отворил ее. Небо прояснилось, полоса лунного света, падавшая на шоссе, протянулась в нашу комнату. Казалось, сад только того и ждал, чтобы распахнулась дверь, – с такой силой ворвался в комнату и мгновенно разлился по ней ночной аромат цветов, сладкий запах левкоев, резеды и роз.

– Ты только посмотри, – сказал я.

Луна светила все ярче, и мы видели садовую дорожку во всю ее длину. Цветы с наклоненными стеблями стояли по ее краям, листья отливали темным серебром, а бутоны, так пестро расцвеченные днем, теперь мерцали пастельными тонами, призрачно и нежно. Лунный свет и ночь отняли у красок всю их силу, но зато аромат был острее и слаще, чем днем.

Я посмотрел на Пат. Ее маленькая темноволосая головка лежала на белоснежной подушке. Пат казалась совсем обессиленной, но в ней была тайна хрупкости, таинство цветов, распускающихся в полумраке, в парящем свете луны.

Она слегка привстала:

– Робби, я действительно очень утомлена. Это плохо?

Я подошел к ее постели:

– Ничего страшного. Ты будешь отлично спать.

– А ты? Ты, вероятно, не ляжешь так рано?

– Пойду еще прогуляюсь по пляжу.

Она кивнула и откинулась на подушку. Я посидел еще немного с ней.

– Оставь дверь открытой на ночь, – сказала она, засыпая. – Тогда кажется, что спишь в саду…

Она стала дышать глубже. Я встал, тихо вышел в сад, остановился у деревянного забора и закурил сигарету. Отсюда я мог видеть комнату. На стуле висел ее купальный халат, сверху было наброшено платье и белье; на полу у стула стояли туфли. Одна из них опрокинулась. Я смотрел на эти вещи, и меня охватило странное ощущение чего-то родного, и я думал, что вот теперь она есть и будет у меня и что стоит мне сделать несколько шагов, как я увижу ее и буду рядом с ней сегодня, завтра, а может быть, долго-долго…

Может быть, думал я, может быть, – вечно эти два слова, без которых уже никак нельзя было обойтись! Уверенности – вот чего мне недоставало. Именно уверенности – ее недоставало всем.

Я спустился к пляжу, к морю и ветру, к глухому рокоту, нараставшему, как отдаленная артиллерийская канонада.

Я сидел на пляже и смотрел на заходящее солнце. Пат не пошла со мной. Весь день она себя плохо чувствовала. Когда стемнело, я встал и хотел пойти домой. Вдругя увидел, что из-за рощи выбежала горничная. Она махала мне рукой и что-то кричала. Я ничего не понимал – ветер и море заглушали слова. Я сделал ей знак, чтобы она остановилась. Но она продолжала бежать и подняла рупором руки к губам.

– Фрау Пат… – послышалось мне. – Скорее…

– Что случилось? – крикнул я.

Она не могла перевести дух:

– Скорее. Фрау Пат… несчастье.

Я побежал по песчаной лесной дорожке к дому. Деревянная калитка не поддавалась. Я перемахнул через нее и ворвался в комнату. Пат лежала в постели с окровавленной грудью и судорожно сжатыми пальцами. Изо рта у нее еще шла кровь. Возле стояла фрейлейн Мюллер с полотенцем и тазом с водой.

– Что случилось? – крикнул я и оттолкнул ее в сторону.

Она что-то сказала.

– Принесите бинт и вату! – попросил я. – Где рана?

Она посмотрела на меня, ее губы дрожали.

– Это не рана…

Я резко повернулся к ней.

– Кровотечение, – сказала она.

Меня точно обухом по голове ударили.

– Кровотечение?

Я взял у нее из рук таз.

– Принесите лед, достаньте поскорее немного льда.

Я смочил кончик полотенца и положил его Пат на грудь.

– У нас в доме нет льда, – сказала фрейлейн Мюллер.

Я повернулся. Она отошла на шаг.

– Ради Бога, достаньте лед, пошлите в ближайший трактир и немедленно позвоните врачу.