Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

– Господин, исполнено!

Стоны в чаще оливковых деревьев были слышны все слабее и замирали по мере того, как увеличивалось звяканье цепей и шарканье по пыли босых ног.

– Сколько у нас пленных?

– Шесть тысяч негров и четыре тысячи негритянок. Но это еще не все… вон там еще только подходит двенадцатая колонна.

– Какова наша добыча?

– Три митральезы, двести ружей, сорок бочонков с ромом и пятьсот тысяч коробок с консервами… Мы захватили триста волов, две тысячи быков, три тысячи верблюдов и тысячу дромадеров… Кроме того, есть еще более сорока тысяч клеток для кур.

Между тем своды казарм, стоявших за оградой, распухли от птичьего, женского и детского визга, прорезаемого проклятьями и звучными плевками рассерженных офицеров, которые, на ходу, без конца, считали мужчин и женщин, прогоняя их по три, ударами плетей.

Ржание лошадей, мычание быков, шум цепей, крики негров в ярме скандировали монотонное журчание этого большого невидимого стада; за его движением можно было следить по пыли, которая поднималась медленно из глубины улиц, как будто между обрушивающимися стенами.

Воздух был переполнен; раскаленный добела и охристый воздух, в котором голоса надсмотрщиков, казалось, прорывали черные дыры.

Иногда, завядший ветерок пустыни с трудом, словно усилием изнуренной руки, приподнимался, и тогда шквалы зловония проходили по городу; кислое и прогорклое зловоние, которое хватало и облепляло ноздри.

Мафарка-эль-Бар раздул свои ноздри, еще засыпанные красным песком битвы, стараясь выдохнуть этот фосфорический дух, который напоминал о несчетном количестве черных трупов, усеявших долины и поджаривавшихся на солнце, совсем близко от города.

Этот запах шел со всех сторон горизонта, этот ужасный запах падали; но его больной яд особенно сильно тянулся с запада, оттуда, с трагического моста Баламбола, откуда в этот момент было слышно знаменитых жирафф войны, ужасных чудовищ из дерева и стали, пестрая шея которых непомерно вытягивалась и которые приближались быстрым и колеблющимся аллюром.

Долго главный вождь слушал их неровное покачивание, которое отдавалось даже в утробе города, как поток лавы в глубинах вулканических ям; потом вождь снова нагнулся и спросил старшего капитана:

– Где Муктар?

– Он там, он тоже там, на баламбалакском мосту… Разве ты не видишь его малиновый тюрбан? Он заставляет своих артиллеристов починять разорванные животы трех больших военных жирафф.

– Чем они чинят?

– Корой финиковых пальм! Она гораздо крепче кожи, доставленной этим дьяволом-Сабаттаном! Из-за скряжничества этого мошенника-торговца сегодня утром запоздала наша победа.

– Что ты сделал с этим изменником?

– Я его заковал во время боя.

– В этом не было необходимости, потому что этот опасный человек меня ни капельки не пугает… Ты выпустишь его на свободу, когда все двери города будут заперты… Пусть останутся открыты для феллахов только баламболакские ворота… Ты будешь наблюдать за этим проходом, так же как и за тюрьмой Гогору. Кстати каков аппетит нашего дорогого пленника?

– Ваш дядя Бубасса сегодня скушал два полных блюда галагуа и рулет из карамендинов [43] Галагуа (Hallahua) – от арабского halāwā, т. е. «халва». Эта восточная сладость уже была известна в России, но Шершеневич, видимо, просто не узнал это слово в необычной транскрипции. Карамендины (karamendin) – пастила, листы спресованного и высушенного абрикоса. (Здесь и далее – примечание редактора) .

– Тем лучше для него! Абдалла, скажи моему брату Магамалу, чтобы он немедленно послал разъезды во все стороны и через час возвратился бы с точными сведениями!

Но так как солнечный квадрат башни Гогору показывал полдень, Мафарка-эль-Бар взошел на террасу цитадели, чья раскаленная и меловая масса, казалось, плывет в небе, как облако, на волнующиеся верхушки финиковых пальм, в нежном ворковании счастливых горлиц.

Ловким движением он освободил свои бронзовые плечи из туники и, голый до пояса, поднял руки, на которых были вытатуированы птицы, и запел своим большим голубым голосом:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Он был ловок и широкоплеч, как молодой, непобедимый атлет, вооруженный для того, чтобы кусать, душить и поражать. Его слишком компактное, слишком живое и почти что неистовое, покрытое пухом, как у хищников, и мраморным крапом, как у змеи, тело, казалось нарисованным красками удачи и победы, как кузов отличного корабля. И свет любил его должно быть безумно, потому что не уставал ласкать его грудь, завязанную нетерпеливыми корнями, его бицепсы из дуба и беспокойную мускулатуру ног, которую пот подчеркивал резкими отблесками.

Его открытое лицо, с квадратными челюстями, было прелестного терракотового цвета. Рот большой и чувственный. Нос тонкий и немного короткий; взгляд цепок. Его глаза золотой лакрицы сильно пылали на солнце; они были посажены слишком близко друг от друга, как у хищных животных. Глаза естественно расплавлялись под бахромой век, увеличивая матовую бледность тихого лба, обрамленного, с непоколебимой волей, густыми короткими и низко посаженными волосами.

– Аллах! Аллах! – пропел он голосом, в котором еще была прозрачная и аквамариновая звучность; который, казалось, проплыл море.

И в самом деле, с континента на континент, во всю прыть летел его голос, перелетая эту пеструю волну церквей и куполов, эти кишащие толпами площади, эти величественные прибои зелени, заключенные в меловую плотину оград, которые обозначались стоящими на некотором расстоянии друг от друга башнями; летел, повторяя до границ пустыни голубое эхо:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Это был сигнал для отдыха, данный главным вождем изможденному утренней битвой огромному войску арабов, которое хрипело в узких переулках громадного города, как подземная, угрожающая вода.

Войска почти не было видно, но его дымящийся пот и трагическое дыхание поднималось клубами, как из окон бани, к небу, где еще продолжалась битва.

Там, наверху – ливень зеленых стрел, щетина черных пик, обвал раскаленных глыб на расплавленную грудь солнца, которое, стоя совершенно голым на зените, еще защищалось доблестно, вертя над головой ужасный, белый палаш, фантастическое колесо. Лицо солнца стало похоже на яростный желток, катящийся во всю прыть между воинственным танцем распыленных лучей, между дракой кимвалов и щелканьем восторженных знамен, посаженных безумьем на отдаленных верхушках и на мягких диванах холмов, и там дальше, на упрямых островках, разбивающих волны сапфира, всюду, всюду, дальше… видите ли вы их? В безграничном веере горизонта, который опускается на землю огромным, отважным и нелепым дыханием вечности!..