Энтони Берджесс - Право на ответ [litres]

Мой приезд пришелся на воскресенье. Можно было бы, подумал я, успеть на полночный поезд, но я чувствовал, что мне необходимо поспать. Поеду завтра утром. Я задремал в автобусе до вокзала Виктория. Рядом ехал американский джентльмен, он и его дочка, сидевшая через проход, отчаянно пытались скрасить скучное путешествие, высматривая в окно исторические виды. Моя дремлющая голова склонилась на его плечо, и я проснулся.

– Всё в порядке, сынок, – сказал он, улыбнувшись, – вы всё проспали.

У вокзала я сел в такси и поехал в Блумсбери – в маленькую гостиницу моей итальянской вдовушки. Она была на месте – все те же очки для чтения на носу, вода «Огги» в комнате для завтраков. В клетке теперь жил волнистый попугайчик, птичка дымчатого цвета. И чирикал немилосердно. И, конечно, я ничуть не удивился, увидев Уинтерботтома.

– Buona sera, signora , – сказал я. – Есть ли у вас комната, и простите, что не смог дать знать о моем приезде. Мне сообщили, что отец умирает, а теперь что уже умер.

Я взглянул на потасканного Уинтерботтома. Выглядел он плохо. Борода сильно отросла, но теперь ему надо было достичь безумного христоподобного выражения лица, которое уроженцы Новой Мексики отмечали у Д. Г. Лоуренса.

– Вы уже сообщили, что он умирает, – ответила вдова, – причем всему миру – в televisione .

– И я видел, – встрял Уинтерботтом. – Я видел в пабе. Пару часов назад. Я понял, что вы сюда отправитесь, и сам сюда пришел.

– Я совершенно разбит, – сказал я, садясь. – Перелет был ужасно утомителен.

– Я понимаю. Да, наверняка.

И Уинтерботтом в грязном плаще принялся грызть ногти. Вдова сказала:

– Numero Otto . Две спальни. Остальное занято.

– Мне вполне подходит, – поблагодарил я. – А как дела у вас? – спросил я Уинтерботтома.

– Они его забрали, – ответил тот. – Приятель забрал, я хочу сказать. Я не мог оплатить аренду, а он не хотел ждать. Печатный пресс, я хочу сказать.

– И где вы теперь, боже, как я устал.

Казалось, мир заполнен чирикающими попугаями.

– Не могли бы вы послать за бутылочкой бренди, – попросил я вдову.

– Судя по televisione , вы уже достаточно набрендились.

– О боже, это так ужасно выглядело?

– Я схожу и принесу чего-нибудь, – сказал Уинтерботтом, – если дадите денег.

Я взглянул на Уинтерботттома и внезапно подумал об огромной бутылке холодного английского светлого эля, который устроил бы меня лучше всего на сон грядущий. И это было странно, я редко пил английское пиво.

– Пошли, – пригласил я. – Сходим, тут недалеко. Господи, как же я устал.

Паб неподалеку назывался «Якорь». Он был полон потных мужиков и вест-индийских девок, плюс дрожащий преподаватель из университета, который пил дрожащий томатный сок. На стенах красовались фотографии королевской семьи.

– По одной, – заказал я. – Я правда думаю, что не смогу заснуть от усталости.

– Я бы заплатил, – сказал Уинтерботтом, – честно, заплатил бы, но не могу. Мне стыдно, но ведь хотел как лучше. Честно. Просто я не создан для успеха.

– Как там Имогена?

– Честно, не знаю. Ничего не слышал. С другой стороны, так даже лучше, и хорошо, что она не пишет. И это объясняет все, абсолютно все. Это ревность.

– Какая? Вы о чем? Не забывайте, что я был в Японии.

– К Дженнифер, – сказал Уинтерботтом, склонив голову в глубоком унынии. Потом он попытался проглотить имя, как таблетку запив его своей полупинтой светлого пива. – Это одна, ну, с которой я живу сейчас. Даже не помню, как это началось. Это случилось, когда Имогена ушла. Дженнифер была в баре, а потом пошла ко мне. Она сказала, что сварит сосиски. Ну и вот вам. Очень ревнивая, – повторил он. – И говорит, знаете ли, изысканно, как Имогена прежде.

– Вы что, совсем дурак? – спросил я.

Светлый эль, теплый и поддельный, вставлял плохо, он-то меня и попутал. Я заказал бренди с газировкой. Боже, как я устал.

– Ну да, – глупо ухмыльнулся Уинтерботтом. – И, послушайте, я очень, очень сожалею о вашем отце. Только ради этого я пришел сюда. Вы знаете, что я делал вечером? – Гордость распирала его. – Мы были вместе в пабе, и потом это в телевизоре. Тогда я сказал, что знаком с вами, и она мне не поверила. И тогда я сказал, что пойду в сортир. Сортир там во дворе, знаете ли. Ну и я помчался как угорелый – вроде отлить. Я не думаю, что она поняла, куда я. Но когда вернусь, скандал будет грандиозный.

Он хихикнул.

– На что вы живете?

– На что я могу жить. За ее счет, я думаю. У нее небольшая пенсия, видите ли. И еще у нее алименты.

– Сколько же ей лет, господи помилуй?

– Сколько? Старше меня. Гораздо. Но, о-о, нет же, нет, ну что вы. И она очень умна. Но очень ревнива.

– Вы, – сказал я, – немедленно возвращаетесь к Элис.

– Знаете, – сказал он изумленно, – как раз об этом я и подумывал. Я подумал, что вы там поглядите, как карты легли, и дадите мне знать.

– Лучше бы вам вернуться, – сказал я, – пока не слишком поздно. Пока Элис не связалась с кем-нибудь еще.

– Но этот Джек Браунлоу уже женат. И никогда не получит развод.

– Я не Джека Браунлоу имел в виду, – сказал я. – Не важно кого. Вам бы не следовало все это начинать, вы не созданы для этого.

– Это она все начала, она и Джек Браунлоу.

– Да какая разница, кто заварил кашу. Вы сильно согрешили против стабильности и сами видите, в какое чертово месиво можно попасть, вытворяя такое, – сказал я. – Но пойду-ка я посплю немного. Я просто с ног валюсь.

– Слушайте, – сглотнул Уинтерботтом, – если я вернусь, то обратно уже не выберусь. Уж она постарается. Когда вы отправляетесь?

– Утром.

– Если бы, – сглотнул Уинтерботтом, – вы дали мне взаймы на билет.

– Взаймы, взаймы, взаймы, – сказал я, – дам, дам, дам. Что, черт возьми, вы бы без меня делали?

– Если бы я мог остаться у вас на ночь…

– Да, – согласился я. Глаза у меня слипались. – И я дам вам бритву и чистую рубашку.

– Вы все получите обратно, получите, честное слово. Наверно, не очень сложно будет вернуться на старую работу, ну в самом-то деле. Я хочу сказать, что не совершил ничего плохого, ведь правда же? Ну ладно, – гордо продолжил Уинтерботтом, – я признаю, что свалял дурака, черт меня побери. Так ведь?

Я чуть не упал.

– Эй, эй, – подключилась недовольная барменша. – Вечно берегов не знаете, и вот что случается с некоторыми из вас, ребята. А ну домой, пока еще можете ходить.

– Я за ним присмотрю, – угодливо заверил ее Уинтерботтом. – Не беспокойтесь, я прослежу, чтобы он попал домой.

И нетвердой походкой он повел меня к выходу. Люди пялились на меня – на меня, побывавшего сегодня в объятиях богини.

Ибо, думал я на следующее утро, направляясь в Мидлендс сквозь английскую весну, хаоса было уже предостаточно. Пусть смерть моего отца уравновесится возрождением брака. Уинтерботтом сидел напротив – нервный новобрачный, чисто выбритый, в чистой сорочке. Он полночи проторчал в ванной, избавляясь от бороды с помощью моих ножниц и моей же бритвы. Я же тем временем спал мертвым сном, как мой отец. Теперь я ломал голову над тем, что именно я должен сделать в связи с этой смертью. Похороны, некролог в местной газете, официальная регистрация события? Не должен ли кто-то взять на себя организацию чего-то вроде поминального банкета – ветчина, язык, крепкий чай, смелые шуточки распорядителя в черном, предлагающего выпить по глоточку виски? А еще завещание, его утверждение, судьба Холмана Ханта и Розы Бонёр и маленькой библиотеки, настоящего музея печатного дела. Все его галстуки, все его рубашки, все его пальто. Я окинул взглядом вытянувшегося напротив Уинтерботтома, смотревшегося оборванцем в углу купе первого класса. Надо будет обязательно отдать ему какое-нибудь из отцовских пальто.