Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

Эти мероприятия Меншикова, проведенные в первые же дни проникновения сильных неприятельских войск в Крым, и создали, по существу, основной характер всей кампании.

Вице-адмирал Корнилов взял в свои руки защиту Севастополя в очень ответственный и сложный момент. Главнокомандующий всеми силами Крыма, Меншиков перевел свою двадцатипятитысячную армию в окрестности Бахчисарая, после чего все силы противников — шестьдесят пять тысяч солдат — показались перед небольшим гарнизоном наспех сооруженных редутов. Именно тогда и развернулась полностью деятельность Корнилова.

Правда, Меншиков, уводя свою армию, совсем не Корнилова назначил начальником гарнизона Севастополя, а престарелого генерала Моллера, но тот сам просил Корнилова занять его пост; о том же просил его и Нахимов, который был старше его по производству в чин вице-адмирала, и другие, так как всем были известны выдающиеся административные способности Корнилова (до Крымской войны он был начальником штаба Черноморского флота).

Корнилов сразу проявил себя как человек огромной и четко направленной энергии. Нужно не забывать, что ему, адмиралу, моряку от младых ногтей, выпало на долю не просто выполнять только чьи-то приказания по сухопутной обороне, а стать во главе ее, направлять ее, мобилизовать для нее все средства, для чего самому надо было перестроиться в кратчайший срок. И он перестроился и стал настоящим человеком на настоящем месте, организовал защиту города с суши лучше, чем это мог бы сделать кто-нибудь другой из военачальников.

Задача, которую взял на себя Корнилов, — подготовить Севастополь в течение нескольких дней к достойной встрече интервентов — была, конечно, невероятно трудной. Перевес в силах у противника был колоссальный, так что на длительную, медленную и планомерную осаду нечего было и надеяться. И Корнилов думал только о возможности отразить неизбежный и близкий штурм, в то время как Меншиков готовился к защите Крыма после того, как Севастополь будет уже потерян.

Этот высокий, но слабого сложения человек, Корнилов, казалось, совершенно забыл и о ревматизме, которым болел, и об усталости. Он преображался у всех на глазах, и даже голос его вдруг приобрел небывалую до того звучность. С утра и до позднего вечера он почти не слезал с коня, объезжая строящиеся бастионы и отправляя из арсенала все, что могло пригодиться для их вооружения.

Замечательны его слова, обращенные к солдатам одного резервного батальона, работавшего на Малаховом кургане.

— Помните, братцы, если надо будет умереть на защите этого бастиона, умрем до единого все! Отступать нам некуда: впереди нас море, позади нас — неприятель, — ретирады командоваться не будет! А если из вас кто услышит, что я, я сам скомандую ретираду, — коли меня за это штыком!

Была минута великой растерянности среди лиц высшего командного состава, когда полчища союзников появились в виду Севастополя, а флот их одновременно начал бомбардировать Северную сторону. Даже Нахимов ненадолго поддался общей панике и, не надеясь отразить вражеский натиск, которого ожидал с часу на час, приказал топить суда, чтобы они не попали в руки интервентов.

Были уже затоплены два транспорта со снарядами и начал уже погружаться в воду линейный корабль «Ростислав», когда об этом доложили Корнилову. Он немедленно приказал во что бы то ни стало спасти «Ростислав» и пообещал каждого командира, затопившего свое судно, рассматривать как государственного преступника и в кандалах отправлять в Петербург.

Главнокомандующие английскими и французскими войсками пришли в изумление, увидев укрепления там, где, как они твердо знали, их не было в день высадки десанта; штурм города при таких условиях мог обойтись им в несколько тысяч человек, и они на него не решились. Чтобы он стоил им как можно дешевле, они решили подготовить его генеральной бомбардировкой одновременно с суши и с моря.

Нечего и говорить, как обрадовался Корнилов, когда эти соображения союзников были им разгаданы. Ему давалось время, чтобы подготовиться к артиллерийской дуэли, и он не потерял из этого времени ни одного часа. И когда настал наконец день дуэли — 17 (5) октября, — скороспелые севастопольские бастионы с такою же честью выдержали огонь сухопутных осадных батарей противника, с какой отразили береговые форты атаку соединенных эскадр.

К сожалению, этот день был днем смерти Корнилова.

Он, смотревший на бастионы и редуты, как на суда, построившиеся в кильватерные колонны против Корабельной и Южной сторон Севастополя, причем у орудий стояли матросы и все команды давались как на кораблях, не мог сидеть где-нибудь в безопасном месте в городе и только выслушивать донесения своих адъютантов о том, что делается на линии обороны. Он разъезжал верхом по бастионам, выясняя, что и где надобно сделать, чтобы добиться полного успеха. И на Малаховом кургане он был ядром смертельно ранен в бедро.

Трогательны последние минуты его жизни, запись о которых осталась у нескольких очевидцев. Лежа с закрытыми глазами, Корнилов чутко прислушивался к артиллерийской дуэли, в которой с обеих сторон участвовало тысяча семьсот орудий. Он думал не о себе и не о своей семье, жившей в то время в Николаеве, он переживал только эту борьбу за родной город и время от времени повторял:

— Отстаивайте, отстаивайте Севастополь!

О том, что пятый бастион блистательно выдержал огонь французов, что батареи его взорвали своими снарядами три вражеских пороховых погреба и наконец заставили замолчать все выставленные против него орудия, Корнилов знал еще до ранения. Перед самой же его смертью посланный с Малахова лейтенант доложил ему, что приведены к молчанию и английские батареи.

— Ура! Ура! — отозвался радостно Корнилов.

Это и были последние его слова.

Осада Севастополя тянулась еще почти одиннадцать месяцев; новые люди возглавили оборону, но им оставалось только поддерживать и продолжать то, что было введено Владимиром Алексеевичем Корниловым. Бастион на Малаховом кургане, где был смертельно ранен этот Гектор русской Трои, был назван Корниловским.

Корнилов, показавший себя еще в молодости человеком богато одаренным, далеко не имел врожденной любви к морю, как, например, его соратник Нахимов, поэт парусного флота.

Вместе с Нахимовым на крейсере «Азов» получил он, будучи мичманом, боевое крещение в знаменитом Наваринском сражении, но это все-таки не сделало его тем моряком-энтузиастом, какой получился из него впоследствии. Он даже думал совершенно бросить службу во флоте.

Но однажды вошел в каюту командир «Азова» капитан 1 ранга Лазарев и увидел Корнилова погруженным в чтение французского романа. Французские и английские романы заполняли и все полки каюты молодого лейтенанта.