Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

Два старых участника Наваринского боя очутились вновь друг против друга: Нахимов на корабле «Императрица Мария» и Осман-паша на фрегате «Ауни-Аллах». Только полкилометра разделяло их, так что всякое ядро, всякий снаряд попадали в цель. К концу боя «Ауни-Аллах» был полузатоплен и покинут своей командой. Много пробоин получила и «Мария». Двое суток чинили ее матросы в виду горевшего Синопа, пока можно было довести ее на буксире до Севастополя.

Однако в этом жестоком бою эскадра Нахимова не потеряла ни одного корабля, а турецкая эскадра была уничтожена вся без остатка; приведены были к молчанию, и частью даже взорваны, все береговые батареи; сгорела половина Синопа.

Но известие об истреблении эскадры Осман-паши дошло до Стамбула только через день, а к концу дня боя (18 (30) ноября) там ликовали: адмирал Муштавер-паша (он же англичанин Слэд), на военном пароходе «Таиф» бежавший из Синопской бухты в начале боя, привез весть о полном разгроме Нахимова и о гибели русских судов — так велика была его личная вера в превосходство флота, в котором он служил.

Раненный в ногу, старый адмирал Осман-паша был найден утопающим на палубе корабля «Ауни-Аллах», команда которого бежала на берег, не позабыв при этом до нитки обобрать своего командира.

А черноморцы в этом последнем бою своего парусного флота показали, что такое русский матрос, когда имеет такого командира, как Нахимов.

И моряков других европейских стран не могло не поразить, что с турецкими судами и береговыми батареями сражались и победили русские матросы и офицеры, выносившие перед этим боем в течение месяца штормы в открытом море. Моряки знали также, что значило совершить обратный путь израненным в бою судам, притом снова в шторм.

В России эта громкая победа вызвала бурный взрыв патриотических чувств. Николай I приказал выпустить особую медаль для героев Синопа. Нахимов получил Георгиевский крест III степени.

Но на Западе — в Англии, Франции, Австрии — Синопский бой всколыхнул все враждебные России силы. Страсти разгорелись необычайно, и наконец сильная английская эскадра, соединившись с эскадрой французской, вошла в Черное море, чтобы блокировать Севастополь. Другая подобная эскадра появилась в Балтийском море; третья — в Белом, перед Соловецкими островами; четвертая — даже у берегов Камчатки.

Во время Крымской войны наиболее полно и ярко проявил себя героический склад характера скромного с виду Нахимова.

Поэт Майков оставил нам о Нахимове такие четыре строчки:

Знал или не знал свои достоинства адмирал, получивший имя «отца матросов», но ему, как видно, не приходила мысль о том, чтобы оставить свой портрет потомкам на память: ни один художник не смог заручиться его согласием позировать для портрета. И только В. В. Тимму, талантливому рисовальщику, удалось, скрывшись за колонной, набросать карандашом в своей записной книжечке портрет Нахимова в фуражке, в профиль [5] По этому рисунку был создан памятник адмиралу-герою, долгое время стоявший в Севастополе на Нахимовской улице. По этому же рисунку будет восстанавливаться памятник и теперь. — Прим. составителя . .

Мемуары современников Нахимова изображают нам его человеком выше среднего роста, несколько сутуловатым, голубоглазым, светловолосым, с несколько покатым лбом. Быть придворным он совершенно не мог, так как был очень прост и естествен в обращении со всеми и говорил только то, что думал.

В сентябре 1854 года огромная по тем временам 65-тысячная армия англо-французов высадилась близ Евпатории. Десантная армия эта двинулась на юг, к Севастополю, но на полдороге была встречена при деревне Альме 30-тысячной армией главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Крыма князя Меншикова. Альминское сражение ввиду двойного превосходства сил противника и вооружения его не могло быть удачным для русских, и Меншиков отступил к Севастополю.

Подавляюще велик был и флот союзников по сравнению с Черноморским, поэтому Меншиков пришел к мысли отказаться от морского боя, семь старых судов затопить в фарватере Большой бухты для ее заграждения, а всех моряков вывести на сушу, чтобы защищать Севастополь.

Во главе отрядов матросов и морских офицеров Меншиков поставил адмиралов. Южную сторону Севастополя должен был защищать Нахимов, чему он вполне искренне изумился, поскольку суша была не его стихией. Но трудно было привыкнуть к этому новому в своей службе не одному Нахимову, а и всем морякам.

Команды судов, списанные на берег, заняли спешно возведенные укрепления, бастионы и редуты; орудия, снятые с судов, были перевезены на линию обороны; морские офицеры надели серые шинели; и только командные слова на бастионах оставались прежние, морские.

Нахимов, однако, не изменил своего внешнего вида: он продолжал ходить в своем морском сюртуке с адмиральскими эполетами, появляясь так в виду неприятеля в самых опасных местах. Этот нахимовский сюртук с густыми эполетами, блиставшими на солнце, был как бы вызовом противнику, сродни тому сигналу «Полдень», который он поднял, ведя эскадру в бой.

Для витязя моря, для поэта паруса Севастополь и все пространство от города до бастионов приняли вид как бы палубы огромнейшего корабля, ставшего на прочнейший якорь.

Под Севастополем завязалась долгая позиционная война. Всюду копали ходы сообщения и окопы и вели минные работы там, где находили глинистые прослойки в каменном грунте, Адмирал Нахимов, ставший помощником начальника гарнизона, ежедневно приезжал на бастионы верхом на лошади и открыто навещал батареи. Достойно и гордо звучат теперь его слова одному молодому офицеру, незадолго перед тем вошедшему в севастопольский гарнизон.

— Проводите-ка меня на соседнюю батарею, — обратился к нему Нахимов.

Тот хотел было провести его по безопасной от пуль траншее, но Нахимов сказал:

— Вас, молодой человек, извиняет только то, что вы здесь у нас недавний… Я — Нахимов и по трущобам — не хожу-с! Извольте вести меня по стенке-с!

Он, флотоводец, не водил полков в бой во время больших вылазок, однако никогда не оставался он в тылу в такие острые часы: он был с генералами, на виду у матросов и солдат.

Он говорил флотским офицерам о матросах:

— Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют…

Это не помешало ему однажды посадить на гауптвахту уже прославленного матроса Кошку, который попался ему на улице осажденного Севастополя в пьяном виде.

Нахимов мог бы, как начальник гарнизона граф Остен-Сакен, сидеть в своей канцелярии и подписывать исходящие бумаги, но он ненавидел канцелярщину, и его видели везде, где боролись и где каждую минуту грозила смерть.