Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

Обернулся Бирюлев: высокий офицер стоял на насыпи с пистолетами в обеих руках, но те, кому он командовал, не шли вперед, — их не было видно. Была ли это небольшая кучка, добежавшая из резерва, или один только этот офицер, бегством спасшийся из обреченной траншеи и теперь захотевший показать свою картинную храбрость, осталось неизвестным. Он выстрелил из обоих пистолетов сразу, и нужно же было случиться так, что одна пуля попала прямо в выпуклый лоб Болотникова, так лихо всегда державший бескозырку. Матрос был убит наповал, офицер же, француз, исчез… За ним вдогонку бросился сам Бирюлев с целым взводом, но его не догнали, даже просто не знали, куда бежать, чтобы его догнать: он точно затем только и выскочил, чтобы убить бравого Болотникова, а потом провалиться сквозь землю.

Возвращаясь, несли тела и прапорщика Семенского, и Болотникова, и очень тяжелое тело Шевченко… Несли и все штуцеры, какие нашли в траншеях.

Тем временем ложементы были перевернуты, и в них оставили взвод для их защиты. Цель вылазки была достигнута: ложементы против четвертого бастиона оказались теперь выдвинуты шагов на тридцать вперед. Как будто совсем немного, но эти тридцать шагов дорого обошлись французам, потерявшим не менее ста человек одними убитыми, десять пленными, из них три офицера. В роте Бирюлева убитых нашлось семь человек, раненых тридцать четыре.

Когда донесение о вылазке через Гротгуса и адмирала Панфилова дошло до Остен-Сакена, он умилился не столько удачливости лейтенанта Бирюлева, сколько геройской смерти матроса Шевченко. Но верный своему взгляду, что каждый русский герой должен быть примерно религиозен, он добавил в своем донесении об этом главнокомандующему слово «перекрестясь»: «…перекрестясь, кинулся…» Это слово и попало в «Приказ главнокомандующего военными, сухопутными и морскими силами в Крыму», продиктованный писарю самим Меншиковым.

Вот этот приказ.

«Товарищи! Каждый день вы являете себя истинно храбрыми и стойкими русскими воинами; каждый день поступки ваши заслуживают и полного уважения и удивления. Говорить о каждом отдельно было бы невозможно, но есть доблести, которые должны навсегда остаться в памяти нашей, и с этой целью я объявляю вам: 30-го флотского экипажа матрос Игнатий Шевченко, находившийся во всех вылазках около лейтенанта Бирюлева, явил особенный пример храбрости и самоотвержения. Когда молодцы наши штыками вытеснили уже неприятеля из траншей, пятнадцать человек французов, отступая, прицелились в лейтенанта Бирюлева и его спутников; Шевченко первый заметил, какой опасности подвергается его начальник: перекрестясь, кинулся к нему, заслонил его и молодецкою своею грудью принял пулю, которая неминуемо должна была поразить лейтенанта Бирюлева. Шевченко упал на месте, как истинно храбрый человек, как праведник.

Сделав распоряжение об отыскании его семейства, которое имеет все права воспользоваться щедротами всемилостивейшего государя нашего, я спешу, мои любезные товарищи, сообщить вам об этом, поздравить вас, что вы имели в рядах своих товарища, которым должны вполне гордиться.

Приказ этот прочесть во всех экипажах, баталионах и эскадронах.

Генерал-адъютант князь Меншиков ».

1938 г.

Когда-то, еще при Екатерине II, самый северный полуостров Америки — Аляска — принадлежал России, и на нем, а также на ближайшем к нему острове Ситха жили русские колонисты.

При Павле I была учреждена «Русско-американская компания», администрации которой давалось право «делать открытия и занимать открываемые земли в российское владение, заводить заселения и укрепления для безопасного пребывания, производить мореплавание по всем окрестным народам и иметь торговлю со всеми окололежащими державами…» Среди пайщиков этой компании были и великие князья, разорившиеся для этой цели на целых шесть тысяч рублей, правителем же заокеанских владений России был купец Баранов, уроженец города Каргополя.

Обладать американскими землями при отсутствии военного флота на нашем Дальнем Востоке оказалось затруднительным делом.

Для охраны этих колоний приходилось посылать военные суда из Кронштадта вокруг всей Европы, Африки и Азии.

В 1824 году, то есть в конце царствования Александра I, в эту длительную и небезопасную экспедицию был отправлен на парусном судне по имени «Крейсер» капитан 2 ранга Лазарев, впоследствии знаменитый адмирал, руководитель доблестного Черноморского флота. Одним из помощников себе пригласил он лично ему известного с наилучшей стороны молодого, всего двадцатидвухлетнего, лейтенанта Павла Степановича Нахимова.

Теперь чрезвычайно сложная наука управления парусами на огромном судне, как военном, так и торговом, уже забыта. В те времена она лежала в основе всего морского дела. Умение маневрировать, то есть управляться с парусами во всякую погоду, ценилось выше всего, да и не могло быть иначе. Матросы поэтому должны были уметь лазать по вантам, как акробаты, а ванты — веревки бывали очень часто, в зимнюю или осеннюю пору, обледенелыми, и слоем льда охватывало весь рангоут, то есть все дерево снастей.

В таком именно виде и был «Крейсер», добравшийся до Южного Ледовитого океана. Страшная буря трепала тогда фрегат. Его то взмывало на гребень огромной волны, то бросало стремительно в пучину, и все в нем трещало, рокотало, звенело, рвалось… Большую опытность и немалую ловкость и силу нужно было иметь, чтобы удержаться даже и на палубе, не только на вантах, где убирались последние паруса. И вот, случилось то, что вполне могло случиться в такой шторм: один молодой матрос сорвался с обледенелых снастей в воду.

Едва успел прокатиться по судну крик: «Человек за бортом!», а уж матроса отшвырнуло гигантской волной так далеко от судна, что нечего было и думать добросить до него «конец» — канат, за который он мог бы схватиться.

Но едва увидел далеко над водой голову своего матроса лейтенант Нахимов, он тут же кинулся к катеру, прикрепленному к боканцам фрегата.

— Спускай катер! — скомандовал он матросам около себя, и они спустили катер, и шесть человек из них вместе с Нахимовым тут же взлетели на гребень волны и рухнули в зеленую падь и снова взлетели, держа направление на матроса, который еще боролся с волнами.

У Нахимова это был героический порыв, мгновенный, нерассуждающий: нужно было спасти человека. Некогда было даже спросить разрешения на это у командира, у Лазарева, который был в это время на другом конце фрегата. Нахимов помнил только слова Петра: «Промедление — невозвратной смерти подобно». Он не допускал даже и мысли, чтобы Лазарев мог не дозволить ему броситься спасать сорванного штормом матроса.