Эра Ершова - В глубине души

И именно эта мечта делала его глаза такими чужими, непонятными. Все остальные селяне жили без мечты, одними заботами.

Мечту свою Иван осуществил, ПТУ закончил и даже сад посадил.

Вернее, не сад, а палисадник перед зданием мэрии.

И надо такому случиться, чтобы этот самый палисадник развернул всю его судьбу в совершенно неожиданном направлении.

Губернатор Петр Васильевич Чудаков собственной персоной оценил его работу и, смекнув, что встретился с талантливым самородком, тут же решил узурпировать садовника для дома сына в Москве.

Ивана никто не спрашивал, хочет он там работать или нет, он просто получил наряд, как в армии, и отказаться не было никакой возможности, тем более что мать, когда услышала, какие условия ему предлагают, прямо вся зашлась от радости.

И в этом зашедшемся состоянии Лизавета так и продолжала существовать, думая, что судьба ее такая особенная, потому что она сама такая необыкновенная.

Когда отец Михаил на следующий день подошел к дому Лизаветы, она как раз покончила со своим утренним хозяйством и теперь, как каждое утро, висела двумя локтями на калитке, плохо отдавая себе отчет в том, зачем она там висит.

— Утро доброе, Лизавета Ивановна, — поприветствовал ее священник.

Как всегда, когда нужно было о чем-то просить, он испытывал страшную робость.

— Доброе, — откликнулась Лизавета. — Это не ты у меня вчера вечером под калиткой натоптал?

— Я… — еще больше смутился батюшка.

— А-а… — с некоторым разочарованием произнесла Лизавета, — а я-то думала — воры.

— У меня дело к тебе, — признался батюшка, — разговор серьезный.

— Серьезный, говоришь, ну, давай, выкладывай. — Продолжая висеть на калитке, Лизавета с любопытством уставилась на гостя, но в дом не звала. Батюшка чувствовал, что ноги его коченеют, но проситься на порог без приглашения не хотел, знал повадку деревенских — в дом зовут только по случаю.

— Ты вот что, — запинаясь, начал батюшка, — Иван-то твой у сына губернатора служит?

— Ну… — Лизавета насторожилась.

Селяне игнорировали ее высокое положение, вели себя так, как будто ничего не случилось. И Лизавета затаила скрытую обиду на земляков за то, что они не хотят ее почитать.

Поэтому когда отец Михаил заговорил о сыне, в душе ее вспыхнула нечаянная радость.

«Вспомнили! — подумала она. — Вот теперь, когда что-то надо, вспомнили. Ну, я им отплачу за унижение».

Но мысли эти не удержались в ее голове, когда батюшка завел разговор о ребенке. Он говорил о Лидочке как-то так жалостно и смотрел на Лизавету с такой надеждой, что сердце ее сжалось, и она, недолго думая, пообещала написать сыну сегодня же.

— Да нет, Лизавета Ивановна, — возразил священник, — нету у нас времени на переписку. Лидочка совсем плоха. Того и гляди помрет.

— А что же делать?! — испугалась Лизавета. Она теперь чувствовала себя ответственной за этого ребенка.

— Не писать, а звонить надо, — вздохнул батюшка.

— Да Иван мне звонить-то не велел, говорит, хозяин заругает!

Батюшка безмолвно развел руками, мол, решай сама.

— Эх, была — не была! — воскликнула Лизавета. — Он сказал, звони только в экстренных случаях. А куда же экстреннее. Подожди меня здесь, я только за телефоном сбегаю и пойдем звонить на почту.

Иван Тимофеевич Морохов работал в доме у Антона вот уже восьмой год. Жизнь семьи проходила у него на глазах, и ничего радостного он в этой жизни не видел.

И в своей жизни он тоже не видел ничего замечательного. Дело он делал любимое, и хозяин его ценил.

Но не по душе ему было хозяйские грядки окучивать и траву для кота стричь, чтобы он мышей легче ловить мог.

Было в этой деятельности что-то постыдное, нехорошее, что-то такое, от чего волком выть хочется.

Не о том мечтал он, когда учился.

Иван Тимофеевич людям радость хотел приносить, а получалось, что, кроме этого котяры и его хозяйки, ни одна живая душа его цветников и деревьев не видит.

Дом — мертвый, и никто сюда не заглядывает.

Правда, платят хорошо, живет он на всем готовом, хозяева не обижают.

Да разве это человеку нужно для счастья!

Получается, что за хорошие харчи поплатился он мечтой, а без мечты душа сохнет. И высохла бы наверняка, если бы не звонок матери.

Когда Ивана Тимофеевича позвали в домик охраны, он сильно испугался. Мать его запрет помнила и по пустякам бы беспокоить не стала.

Поэтому, добежав до телефона рысцой, он с тревогой крикнул в трубку:

— Але!

Голос матери звучал непривычно бодро и как-то напористо.

— Слушай сюда, сыночка, — заговорила она, — здесь помощь твоя требуется!

— Фу ты, мать, — с облегчением вздохнул Иван и зашептал, прикрывая трубку рукой. — Ты чего звонишь? У меня же неприятности будут.

— Неприятности! — крикнула мать. — Здесь ребенок помирает, а у него неприятности!

— Ребенок… — Иван Тимофеевич насторожился. — Какой ребенок?

— Да какая разница какой? Маленький. А в городе, кроме тебя, никого нет, обратиться не к кому.

Дальше Лизавета Ивановна путано изложила суть дела, из чего ее сыну стало ясно, что без его вмешательства девочка пропадет.

И это ощущение, что от него зависит нечто серьезное, настоящее, нечто такое, ради чего стоит поставить на кон все его бессмысленное существование, наполнило его душу бодростью.

Положив трубку, Иван Тимофеевич подумал: «Все сделаю, все, буду просить, унижаться, если надо, украду. Лишь бы помочь этому ребенку!»

Но красть Ивану Тимофеевичу ничего не пришлось.

В этот же вечер, полный решимости, он подошел к хозяйке, когда та возвращалась с прогулки с Гуяром, и не попросил, а скорее потребовал ее незамедлительного вмешательства в судьбу ребенка.

К удивлению садовника, Изабелла окинула его озерным взглядом и, едва шевеля губами, произнесла:

— Хорошо, проходите, пожалуйста, в дом и расскажите все по порядку.

Все сладилось так легко и с такой дьявольской скоростью, что отец Михаил сразу почувствовал что-то неладное.

Не Божья это была повадка. Вот с утра они звонили Лизаветину сыну, а уже к вечеру пришло сообщение, что хозяин дает деньги и Зинаида с ребенком должна выехать в Москву для оформления документов и получения средств.

Народ ликовал, и только у священника на душе было сумрачно и тревожно. Что-то нехорошее ему чудилось в таком лихом развитии событий. Но времени на обдумывание не было.

Лидочка таяла на глазах, и действовать нужно было незамедлительно. Зинаида, узнав, что ей предстоит собираться в дальний путь, затосковала окончательно.

Видимо, не было у нее больше сил ни на радость от полученного известия, ни уж тем более на такие дальние путешествия.

Только услыхав слово «Москва», она натянула на голову одеяло и, отвернувшись лицом к печи, затихла.